– Не будь такой мнительной! – Морган резко развернулась, юбка раскрылась жизнерадостным солнцем. – Все будет хорошо, уж поверь. А в следующий раз, когда вы меня увидите, я буду миссис Марк Маккормик. – И она открыла дверь.
– Господи, – тихо пробормотала Изабель, и я вдруг поняла, что она вот-вот расплачется.
– Я позвоню! – крикнула Морган, выходя на улицу и надевая очки. – Пожелайте мне удачи, ладно?
– Удачи! – воскликнула я, и она помахала мне рукой. Я никогда не видела ее такой счастливой.
Я хотела сказать что-то Изабель, но та уже ушла на улицу покурить – разглядывала небо из-под вывески «Последнего шанса». «Гольф» просигналил несколько раз и скрылся за углом.
Кто-то осторожно тряс меня за плечо.
– Коули!
Я открыла глаза, не понимая, где нахожусь. Посмотрела вниз и увидела синее кресло, узнала измазанную белой краской руку поверх моей. Ну конечно, я у Нормана.
– Сколько времени? – спросила я. Во рту у меня пересохло; мне снился какой-то сон, но я никак не могла вспомнить, какой именно.
– Половина одиннадцатого, – ответил Норман и стал вытирать руки тряпкой. – Ты заснула.
– Прости. – Я села, все еще плохо соображая. Шея затекла. – Я больше не буду спать, честное слово.
У меня за спиной зазвонил телефон – отвратительно громко, – и я подпрыгнула. Норман встал и отошел обратно к мольберту.
Два звонка.
– Норман! – позвала я.
Не обращая на меня внимания, он принялся вытирать тряпкой пятно на полу.
– Норман! – Я как будто все еще не вынырнула из сна. – Пожалуйста!
Включился автоответчик, повторяя знакомый текст.
– Господи, – простонала я. – Это невыносимо.
– Хочешь, чтобы я ответил? – неожиданно спросил Норман.
– Да, – промолвила я, хотя было что-то в его голосе, что заставило меня поколебаться. – Но…
– Уверена?
– Норман…
Он вдруг оказался у телефона. Его рука была напряжена, костяшки пальцев побелели, когда он схватился за трубку.
– Алло!
Я вжалась глубже в подушки. Это тоже была не моя битва.
– Да, я здесь, – тихо сказал он. – Нет, все нормально. – Я сосредоточилась на мобиле из угломеров над головой, пытаясь не вслушиваться. Интересно, что говорил его отец? – Мы это уже проходили. Никто не просит тебя помогать мне. Я не жду от тебя подачек. Я все сделал сам.
Я встала, собираясь тихо выскользнуть из комнаты и дать ему закончить разговор без свидетелей. Норман, даже не оборачиваясь, жестом заставил меня остаться.
– Поверить не могу. – Он неестественно рассмеялся. – Всегда думал, ты поймешь, что для меня это важно. Я верил. Я не ожидал.
Я слышала, как на том конце трубки повысили голос, и Норман прикрыл глаза.
– Не важно, пап, – сказал он и обернулся ко мне. – Ты можешь сколько угодно рассказывать, что для тебя это не важно. Но это не я звоню каждый вечер, папа. Ты сам звонишь.
Потом Норман просто стоял и слушал. А еще через минуту повесил трубку.
– Норман, – тихо сказала я. Он рассматривал свою руку, испачканную краской. – Прости, пожалуйста. Я не…
– Забудь. – Он покачал головой. – Все нормально.
Норман вернулся к мольберту и встал перед холстом. Он выглядел уставшим, и я вспомнила тот день, когда застала его спящим. Интересно, может, тогда он тоже видел лицо отца?
Я снова села и надела солнцезащитные очки. Мы оба молчали.
– Похоже, – внезапно проговорил Норман, – я единственный из детей в нашей семье не делаю в точности то, что распланировал папа. Все, что касается искусства, его возмущает – так всегда было. В представлении отца искусство – это бархатные картины с собаками, играющими в покер.
Я улыбнулась. В открытую дверь веял бриз, раскручивая угломеры. Они со звоном задевали другу друга и линейки, а Норман смотрел на них, качая головой.
– Мне очень нравится, – тихо промолвила я, показав на мобиль.
– Правда? – отозвался он. – Геометрия была единственным предметом, который мне нравился в школе – ну кроме ИЗО. В ней есть нечто ровное и приятное. Все эти теоремы и аксиомы… Никаких сомнений.
– Понимаю.
– Мне нравилось, что на геометрию можно положиться – она всегда остается неизменной, – продолжил Норман, расслабленно держа кисть и не отрывая взгляда от мобиля, который все вращался и вращался над нами. – К ней можно вернуться через миллион лет и найти ее такой же, какой оставил.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Мне это нравится, – сказал он.
На минуту воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом листьев за окном. Я чувствовала, что ответственность за произошедшее лежит на мне, и мне хотелось как-то сравнять счет. Иногда заслужить нужно не только улыбку.
– Норман!
– Да? – Он потер глаза. Было поздно. Но я должна была что-то сделать. Я прикоснулась языком к колечку в губе и глубоко вздохнула. – Помнишь, когда мы начинали, ты спросил, есть ли что-то, о чем я не хочу говорить?
Норман вытер кисть об свою рубашку:
– Да.
– Ну у меня есть кое-что. – Я сняла очки. – То, какой ты меня видишь этим летом, – это ненастоящая я. По крайней мере, раньше я была не такой.
Он приподнял брови.
– Дело в том, – медленно продолжила я, трогая выцветшую синюю обивку, – что дома меня все ненавидят.
Я ожидала, что Норман меня остановит, но он молчал. Хотела, чтобы появилась Мира и увела меня, как она сделала это на базаре, спасая от слов, которые готовы были сорваться с языка. Но сейчас я была одна.
– Раньше я была очень толстой, и мы постоянно переезжали с места на место, пока не оказались в Шарлотте. И там кто-то пустил слух, будто я переспала с одним парнем, хотя этого не было. Я его даже не знала. Мы просто говорили, и…
– Коули!
На улице снова поднялся ветер – я слышала, как звенят музыкальные подвески Миры.
– Ничего не было, но на следующий день все начали меня обзывать. Поэтому я была такой грубой, когда ты встретил меня на вокзале в первый день. Я не привыкла, чтобы люди вели себя со мной дружелюбно.
– Тебе не следует все это рассказывать, – тихо заметил Норман.
– Но я хочу! Ты единственный, кому мне когда-либо хотелось рассказать об этом.
Я все еще не могла взглянуть на него, даже когда он вышел из-за мольберта.
– Коули!
Я покачала головой.
– Это настоящая я, Норман. То есть я не делала того, что они говорили. Но для них я всегда была – и остаюсь – потаскухой.
