– Элиния…
Имя, слетевшее с губ Штефана, отогнало последние остатки сомнений, боли и страха, и я безоглядно отдалась мелодии страсти. Она звучала все выше, все пронзительнее, переплетаясь с призрачными орнаментами вироша и сплетая воедино не только наши со Штефаном тела, но и души.
Ночь уходила, небо за окном наливалось розовыми красками, и этот новый день обещал новую жизнь, без страха, сомнений и боли.
***
Я смотрела на мелькающую за окнами кареты серую морось. Стобард встретил нас мелким дождем – не дождем даже, а водяной пылью, которая оседала на волосах, на гривах лошадей, на крыше экипажа и на плащах мужчин. Мимо мелькали кусты волчьей сыти, вдали виднелись высокие пики Алмазных гор, а я глядела на знакомые пейзажи и с удивлением понимала, что рада вернуться в вотчину Кронов.
Две седмицы путешествия пролетели быстро, оставшись в памяти яркими красками побережья, встречами и знакомствами, солнечными летними днями и долгими, томительно-страстными ночами. Мы успели посетить несколько городов приморья, проехать по окраинным вотчинам Штефана и теперь возвращались домой, в Белвиль. Позади остались Старкон и Брод, дорога все поднималась вверх, вилась среди Алмазных гор, звенела под копытами лошадей. До Стобарда оставалось чуть меньше десяти кье.
Мерный ход лошадей убаюкивал, и я оторвалась от окошка и прикрыла глаза, намереваясь подремать. Минувшей ночью мы со Штефаном почти не спали, да и будущей, скорее всего, немногим больше поспим, так что, разумно было набраться сил загодя. А мысли уже побежали-поскакали, вернули меня в темноту спальни, окрасили щеки румянцем, сбили дыхание. С той, самой первой ночи, арн больше ни разу не говорил о своих чувствах, но я ощущала все, что творилось у него в душе, видела, как сплетаются воедино орнаменты наших вирошей, и огонь в глазах подмечала – яркий, живой, страстью полыхающий. А ещё муж любил расчесывать мои волосы. У нас это даже стало своеобразным вечерним ритуалом: я садилась перед зеркалом, а Штефан вытаскивал из моей прически шпильки и медленно проводил щеткой по волосам, пропускал их через пальцы, гладил и даже целовал вьющиеся на концах пряди. А потом откладывал щетку и…
– Ваше сиятельство, там впереди река из берегов вышла, дорогу размыло, не проедем, – послышался голос Давора.
Штефан с друзьями сопровождали нанятую в Кравере специально для меня карету верхом. Нет, я пыталась уговорить мужа ехать со мной, но он не согласился. Похоже, до сих пор опасался, что кто-нибудь может нам навредить и был настороже. Я замечала, каким суровым и собранным он становится, когда думает, что я его не вижу. И Гойко с Давором, хоть и шутили, но глаза у них серьезными были, да и взгляды, которыми они обменивались, сами за себя говорили.
– А если вброд? – спросил Штефан.
– Можно попробовать, – после небольшого раздумья ответил Давор. – Но как быть с миледи, ведь…
Он не договорил.
Я открыла дверцу кареты, высунулась наружу и нашла глазами Штефана. Тот только хмыкнул, поймав мой взгляд.
– Промокнуть не боишься? – спросил муж.
Я помотала головой.
– Ну, давай руку.
Он подъехал ближе, ухватил меня и усадил перед собой на коня. А потом оглянулся на кучера и велел тому ехать в объезд, через Вотицу.
– Если дотемна не успеешь, оставайся в деревне, – велел он парню.
– Слушаюсь, милорд, – ответил тот, и с трудом развернув карету на узкой дороге, покатил в сторону Гдани.
– Слышь, Гойко, а ты чего приуныл? – с усмешкой спросил Давор, повернувшись к своему другу. – Или опасаешься штаны промочить?
– Кто бы говорил! – тут же завелся Гойко. – Сам, небось, трясешься за свой драгоценный зад, а на меня волну нагоняешь.
– Кто? Я? – возмутился Давор. – Да мой зад и не в таких переделках бывал, что ему какая-то лужа?
Я слушала веселую перебранку, а сама смотрела на мужа и благодарила Создательницу за то, что у него есть такие друзья. Их поддержка, их преданность, их готовность взять на себя любые заботы и тяготы сделали нашу поездку не такой сложной, какой она могла бы быть. Штефан, будто прочитав мои мысли, усмехнулся, на мгновение прижал меня к себе и прошептал:
– Держись крепче.
А потом тронул коня и направил его вперед, туда, где бурлила вышедшая из берегов Затонка, бросив на ходу:
– Гойко, не отставай!
– Обижаете, командир! – отозвался вестовой.
Он обогнал нас и первым съехал в воду. Река ярилась, норовила сбить с ног коня, но Гойко уверенно двигался вперед, и вскоре миновал стремнину и оказался на другом берегу. Следующим пошел Давор. Он был уже на середине реки, когда до нас долетел непонятный гул. Звук несся откуда-то сверху, напоминая отдаленное громыхание грома – такой же грозный и неотвратимый.
– Назад! – выкрикнул Штефан, но было уже поздно. Ревущий поток, сметая все на своем пути, обрушился с горы, вода в реке стремительно поднялась, вздулась, вскипела белыми бурунами, мутным потоком захлестывая и лошадь, и всадника, сбивая их, лишая твердой опоры под ногами, унося вниз, к виднеющимся вдали скалам.
– Бросай поводья, сучий сын! – кричал Гойко. – Давор, слышишь? Оставь своего Серого!
– Не могу! – прорычал Давор, борясь с течением. – Нога в стремени застряла!
– Проклятье! – выругался муж.
Он соскочил с коня и кинулся к взбесившейся реке. Я видела, как Штефан на ходу стягивает камзол, как прыгает в воду, как плывет, сражаясь с течением, как ныряет рядом с испуганно всхрапывающим конем…
Минута, другая… Я с замиранием сердца ждала, когда муж покажется на поверхности, но время шло, Давора уносило все дальше, голова его Серого скрылась в пенных бурунах, а Штефан так и не появился. Не выдержав, я спрыгнула с лошади, взяла ее под уздцы и пошла к воде. Река гудела, бесновалась в размытом русле, билась о выступающие камни, закручивалась водоворотами. Она словно мстила за что-то, срывая злобу на попавших в ее объятия людях.
Я закрыла глаза, пытаясь увидеть мужа иным зрением, и родовое кольцо на пальце нагрелось. Изнутри река была совсем другой. Перед внутренним взором поплыли яростные алые всполохи, перемежаемые черными воронками; крепкие темные нити, что переплетались друг с другом, казались подобием узды. Они тянулись вдоль русла реки, уходя вверх по течению, но у меня не было времени выискивать причину того, что происходит. Нужно было найти в этой бешеной круговерти мужа.
«Штефан!», – беззвучно звала я, вглядываясь в грозно вспыхивающие зарницы. Вода, которая должна была быть синей, виделась мне красной, будто кровь, вытекающая из разверстой раны. Река стонала, мучилась от боли, пытаясь сбросить чуждое иго, крушила все на своем пути и не собиралась успокаиваться. Она рычала, наливалась злобой, гневалась, а я со страхом вглядывалась в ее беснующиеся воды, отыскивая мужа. К сердцу подступало отчаяние. Где же Штефан? Почему я его не чувствую? Почему его нигде нет?
