Мистер Харпер обычно в восемь утра появлялся на веранде, где в течение двадцати лет занимал свою позицию, сидя в кресле-каталке, древней и неудобной, как королевский трон. Он был отставной армейский служака, который поехал на Север в Вест-Пойнт, причем был направлен в Академию самим генералом Дьюи Уилсоном. В Вест-Пойнте мистера Харпера обучили премудростям ведения войн, участвовать в которых ему было не суждено: для войны между Севером и Югом он был слишком юн, на Кубе побывал уже много лет спустя после испано-американской войны и оказался слишком стар для Первой мировой войны, забравшей у него сына. Война не принесла ему ничего, но лишила всего, и посему тридцать лет тому назад он решил, что жизнь не стоит того, чтобы встречать ее стоя, коль скоро она раз за разом сбивает тебя с ног, уселся в кресло-каталку и стал взирать на мир с веранды, объясняя царящий в ней хаос мужчинам, каждый день кучковавшимся вокруг него.
И за все эти тридцать лет на глазах у всех он вылезал из своего кресла лишь единожды – в четверг, чтобы отправиться на ферму Такера Калибана. А теперь он вновь накрепко прирос к креслу, словно никогда и не покидал. Ветер слегка трепал его жидкие седые волосы, длинные, точно у женщины, расчесанные на прямой пробор, ниспадавшие по краям лица. Он сидел, сложив руки на небольшом, но видном брюшке.
Томасон, чей торговый бизнес едва тлел, отчего он редко появлялся в своем магазине, стоял позади кресла мистера Харпера, прижавшись спиной к грязному стеклу витрины. Бобби-Джо Макколам, самый юный в группе – ему едва исполнилось двадцать лет, – сидел на ступеньках веранды, упираясь ногами в сточную канаву, и курил сигару. Лумис, завсегдатай сборищ на веранде, восседал на стуле, откинувшись назад и слегка покачиваясь на задних ножках. Он некогда учился в университете на севере штата, в Уилсон-Сити, хотя его запала хватило только на три недели, и он считал выдвинутую мистером Харпером трактовку происходящего чересчур фантастической и чересчур упрощенной.
– Что-то я не больно верю в этот зов крови, – изрек он.
– А что же еще тут может быть? В чем же тогда дело? – Мистер Харпер обернулся к Лумису и прищурился, глядя на того сквозь свои седые космы. Он говорил не так, как остальные, – высоким надтреснутым, с придыханием голосом, четко выговаривая каждое слово, словно был уроженцем Новой Англии. – Учти, я же не из тех суеверных неучей и не верю в привидения и тому подобную чепуху. Но, как я понимаю, тут дело в чистой генетике, все дело в особенном голосе крови. А если есть на свете кто-то, у кого нечто особенное в крови, – то это Такер Калибан. – Он понизил голос и продолжал почти шепотом: – Я знаю: что бы там у него в крови ни было, что-то такое, что до поры до времени пребывало в спячке, ждало своего часа и в один прекрасный день пробудилось и заставило Такера сделать то, что он сделал. Другой причины быть не может. Мы с ним никаких забот не знали. Но вдруг его кровь забурлила в венах, засвербела, и он начал… замутил эту революцию. А уж я знаю эти революции! Мы их изучали в Вест-Пойнте. С чего это я, как думаешь, счел важным встать со своего кресла? – Он поглядел на противоположную сторону улицы. – Все дело в крови Африканца. И точка!
Бобби-Джо сидел, подперев подбородок ладонями. Он не повернулся к старику, поэтому мистер Харпер не сразу осознал, что парень над ним потешается.
– Слыхал я, что говорят про Африканца. Помню даже, кто-то мне рассказывал про него давным-давно. Но я что-то сейчас не вспомню, как все было. – А мистер Харпер рассказывал эту историю только вчера и много раз до этого. – Может, расскажете, мистер Харпер, и мы посмотрим, какое это имеет отношение ко всему, а?
Но тут до мистера Харпера дошло, что его подначивают, но ему уже было все равно. Он прекрасно знал, что, как полагали некоторые, он уже слишком стар и пора бы ему уже лежать в могиле вместо того, чтобы каждое утро появляться на веранде. Но он любил рассказывать эту историю. Правда, его все равно должны были уговорить.
– Вы все знаете эту историю не хуже меня.
– Да нет же, мистер Харпер, мы хотим услышать ее от вас еще разок! – Бобби-Джо обратился к взрослому мужчине как к ребенку, подпустив в свой голос слащавую интонацию. За спиной мистера Харпера раздался смех.
– Черт! Да мне плевать! Я ее расскажу, даже если вы не хотите слушать – просто назло вам! – Старик откинулся на спинку кресла-каталки и набрал побольше воздуху. – Но учтите, никто не утверждает, будто вся эта история – правда!
– Это чистая правда, правдивее не бывает! – Бобби-Джо затянулся сигарой и сплюнул.
– Хорошо. А теперь позвольте мне рассказать эту историю.
– Да, сэр! – Бобби-Джо произнес эти слова с преувеличенной учтивостью, но, обернувшись, не нашел одобрения в мрачных лицах людей. Мистер Харпер уже целиком завладел их вниманием. – Да, сэр! – На сей раз Бобби-Джо уже не кривлялся.
Как я уже сказал, никто не утверждает, что все в этой истории – чистая правда. Началось все одним манером, а потом, спустя какое-то время, кому-то или сразу многим взбрело в голову, что можно малость подправить правдивость событий. И подправили. От этого история стала куда интереснее, хотя в ней – половина лжи. Но какая же это история без толики лжи? Вот возьмите историю Самсона. Не все там правда, – то, что вы читаете в Библии. Просто люди решили, что если бывает человек чуть более сильный, чем большинство, то почему бы не придумать человека стократно сильнее прочих! Вот что, вероятно, и сделали здешние люди: взять того же Африканца – он, должно быть, был крупный и сильный, так почему бы не вообразить его гигантом и силачом?
Уверен: они просто хотели, чтобы мы его помнили. Но если подумать, то с чего бы нам вообще забывать этого Африканца, хотя все это произошло очень давно, потому что, как и Такер Калибан, Африканец работал на семью Уилсонов, а они были самыми важными людьми в наших краях. И в те времена люди любили Уилсонов куда больше, чем сейчас. Тогда прежние Уилсоны не были такими чванливыми, как нынешние.
Но речь не о нынешних Уилсонах. Речь об Африканце, которым владел отец нашего генерала Дьюитт Уилсон, хотя тот никогда на него не работал. Дьюитт просто им владел.
И вот, впервые Нью-Марсель (в ту пору город еще назывался на французский манер – Нью-Марсей) увидел Африканца поутру, после того как корабль с невольниками, на котором его привезли, бросил якорь в бухте. В те стародавние дни прибытие любого корабля было большим событием, жители сбегались в порт и приветствовали новоприбывшее судно. Идти до порта было недалеко, потому что в те дни город был не больше, чем Саттон сегодня.
Словом, невольничий корабль пришвартовался, убрали паруса, скинули сходни. И вот судовладелец, он же – владелец крупнейшего аукциона рабов в Нью-Марселе, – так сладко и так цветисто расхваливал свой товар, что мог продать однорукого, одноногого, полоумного негра за рекордную цену, – неспешно поднялся по сходням. Я слыхал, это был тщедушный малый, без намека на мышцы. У него были жуликоватые глаза, круглый нос – рябой, как гнилой апельсин, и он вечно ходил в старомодном синем костюме с кружевной накладкой на воротнике и в зеленом фетровом котелке. А за ним следом, шагах в трех, топал негр. Кто-то говорил, что это сын аукциониста от цветной женщины. Чего не знаю, того не знаю, но точно знаю, что этот самый негр своим видом, походкой и говором походил на своего хозяина. Та же фигура, те же хитрые глаза, и одет был точь-в-точь как тот – зеленый котелок и прочее, так что они оба выглядели словно фотография и ее негатив, поскольку у негра была коричневая кожа и курчавые волосы. Этот негр был у аукциониста и бухгалтером, и надсмотрщиком, и вообще всем, кем только можно. Итак, эти двое взошли на палубу, и пока негр оставался в сторонке, аукционист пожал руку капитану, который стоял на палубе и следил, как члены команды выполняют свои обязанности. Сами понимаете, в те времена изъяснялись иначе, чем сейчас, так что я в точности не скажу, что они говорили, но убежден, что-то вроде: «Приветствую! Как плавание?»
