Надежда прижалась щекой к дверному косяку и полуприкрыла глаза. Ее простоволосая дочь стояла перед Гитлером. Розовый лифчик облегал ее маленькую грудь, к длинным розовым трусикам были пристегнуты белые капроновые чулки.
Гитлер прижал Весту к себе, заглянул ей за спину и осторожно расстегнул лифчик. Она нервно повела широкими плечами, не то помогая, не то препятствуя ему.
– Какие они… – Рухнув на колени, Гитлер потянулся губами к ее соскам.
Руками он дернул ее за предплечья, наклоняя к себе. Волосы Весты накрыли его. Он стал подробно сосать ее грудь. Веста смотрела в сторону на бронзового рабочего, гнущего винтовку о мускулистое колено. Гитлер разорвал на ней трусики, толкнул. Она упала на диван с сиренево-бело-золотистой обивкой. Адольф подполз к ней на коленях, развел ей ноги и беспощадно растянул пальцами половые губы, покрытые не очень густыми волосиками. Орлиный нос его жадно втянул запах ее гениталий, коснулся неразвитого клитора и тут же уступил место языку. Гитлер прошелся им по раскрытой раковине Весты снизу вверх, потом сверху вниз, впился в узкое влагалище. Но вдруг язык фюрера разочарованно отпрянул за его неровные зубы.
– Тебя уже проткнули! – воскликнул он, вводя палец во влагалище. – Свинство! Я сжег бы этого мерзавца на площади! Ах ты, похотливый ангел!
Рывком он перевернул ее, словно куклу, поставил на колени перед диваном, расстегнул свои брюки. Его длинный, слегка кривоватый член вырвался на свободу. Гитлер впился пальцами в маленькие ягодицы Весты, разломил их, словно жареного цыпленка, и стал насаживать на член.
Веста вскрикнула.
Головка члена скрылась в ее анусе. Гитлер схватил Весту за плечи и рывком вогнал в нее свой член по самый корень. Душераздирающий крик вырвался из ее уст, отзываясь многократным эхом в анфиладе.
– Деточка моя… – Надежда закрыла глаза, сильней прижавшись щекой к дверному косяку.
– Кричи, кричи, ангел мой. – Гитлер обнял трепещущее тело девочки.
Ее крики перешли в рыдание, но она зажала себе рот и лишь тяжело, нутряно взвизгивала после каждого толчка члена.
– Вот так бодается тевтонский единорог, – шептал Адольф в ее темя.
Его сгорбленная фигура тяжело нависала над беззащитным телом Весты. Напряженная, дергающаяся от боли дочь советского вождя перестала взвизгивать и покорно отдавалась ритмичным толчкам.
– Доверься мне. – Гитлер шлепнул ее по втянутому животу, выпрямился, откинув голову, и простер руки над спиной Весты.
Зеленое свечение пронизало его пальцы. Он взял ее руками за бедра. Она дернулась, как от разряда тока, и засмеялась.
– В жизни нет ничего страшного, – произнес он и задвигался сильнее.
Веста всхлипывала и смеялась.
– Но нет… – вдруг пробормотал он и со звуком отлипающей присоски вышел из нее.
Руки его погасли.
– Не сразу… не просто… – Он схватил ее за волосы и ввел член ей в рот.
– Адольф, осторожней, умоляю! – воскликнула Надежда.
Он сделал два мучительных движения ногами, выхватил член изо рта девочки и сжал его вновь засветившимися руками:
– Здесь и теперь!
Струя спермы брызнула Весте в левый глаз.
– Здесь и теперь!! – закричал Гитлер срывающимся голосом, пошатнулся и как сомнамбула побрел прочь с торчащим членом.
– Весточка… – вздохнула Надежда.
Золотые шпоры Гитлера гремели по анфиладе.
– Мама, выйди, – произнесла стоящая на коленях Веста, прижимая ладонь к глазу.
– Весточка… девочка моя…
– Выйди!! – закричала Веста.
Надежда пошла вслед за Гитлером.
Выйдя в холл из анфилады, она остановилась. Два эсэсовца неподвижно стояли у дверей, не замечая ее. Она рассеянно посмотрела на них, повернулась и снова вошла в анфиладу. Пройдя две комнаты, она села в кресло и сняла трубку розового телефона:
– Москву, пожалуйста.
Немедленно соединили с Москвой.
– В-12-49, – сказала в трубку Надежда, и вскоре раздались четыре далеких длинных гудка.
На пятом трубку сняли.
– Слушаю вас, – произнес сонный женский голос.
– Бориса Леонидовича.
– Борис Леонидович уже спит.
– Разбудите.
– Простите, а кто говорит?
– Его любовница, – ответила Надежда, в изнеможении откидываясь назад.
Трубку бросили на твердое.
– Почему эта… почему она опять осмеливается звонить сюда?! – услышала Надежда. – Борис! Ты хочешь моей смерти?! Ты решительно хочешь моей смерти и смерти детей?!
– Зина, не говори банальности, – послышался приближающийся высокий голос.
– Он хочет нашей смерти! Он положительно хочет угробить всех вокруг себя! – удалился клокочущий женский голос.
– Я у телефона, – ответил Борис Леонидович своим удивительным высоким вибрирующим голосом.
– Борис, почему ты не звонишь мне? – спросила Надежда, с трудом сдерживая волнение.
– Надюша? Прости, я притворю дверь… – Он отошел, вернулся. – Слушаю тебя.
– Почему ты не звонишь мне? – повторила она.
– Надя, это метафизический вопрос. А мы с тобой договорились, что не будем больше ворошить метафизику. Особенно ночью.
– Ты… не хочешь меня больше?
– Милая, не унижай меня. Мне довольно моего ежедневного семейного унижения.
– Борис… Борис… – Голос ее задрожал. – За что ты меня мучаешь?
– Надя, я перестаю понимать тебя.
– За что ты мучаешь меня?!
– Но переставая понимать тебя, я теряю доверие к себе самому. Мне давно уже пора платить самому себе по старым и новым векселям. Беда в том, что этот кредит бессрочный. А льготные кредиты доверия расхолаживают.
– Ты полюбил кого-то?
– Я люблю всех, ты знаешь.
– А может… это опять… со Шкловским?
– Надя, ты пугаешь меня возможностью окончательного разочарования в тебе.
– С этим… – она всхлипнула, – старым шутом… с этим…
– Надя, ты говоришь чудовищные вещи. Ты переходишь черту допустимого.
– Как это… глупо… как пошло…
– Пошлость – прерогатива богемы, – зевнул он.
– Этот шут… клоун… идиот…
– Надя, к чему этот плеоназм? Все тривиальное не стоит заковывать в броню наших… Зина! Не смей!
Послышались звуки борьбы за трубку.
– Я напишу на вас в ЦК! И лично, лично товарищу Сталину! – закричал срывающийся бабий голос.
– Лучше сразу Гитлеру, дура. – Надежда кинула трубку на розовые рычажки.
