– Очень плохо, – согласился Сталин. – Не только для нас, но и для наших народов.
– Бог мой! – воскликнул Гитлер, заметив Весту. – Это твоя дочь, несравненная Веста? Разрази меня гром! Я видел ее еще ребенком!
– Я тоже, – улыбался Сталин.
– Весточка и сейчас ребенок, – сказала Надежда.
Веста сделала книксен.
– Русская красота! Настоящая русская красота! – Гитлер поцеловал руку Весты. – Невероятно! Будь у меня такая дочь, я забыл бы про политику. Василий! Яков! – Он потрепал их по плечам. – Бог не дал мне детей, но наградил способностью любить детей моих друзей как своих. Пока вы здесь – вы все мои дети, помните это!
– Мы тоже любим вас, господин рейхсканцлер, – ответил Яков.
– Шампанского! – выкрикнул Гитлер, и слуги засуетились, поднося бокалы на синих подносах.
– За великого Сталина, моего лучшего друга и неизменного соратника в нашей героической борьбе по освобождению Человека! – провозгласил Гитлер.
Все выпили.
Сталин взял новый бокал:
– За Новую Германию, разбуженную гением Адольфа Гитлера!
Все снова выпили.
К Сталину подошли Геринг с супругой и Лени Рифеншталь.
– Рад приветствовать вас, господин генеральный секретарь, – склонил худощавую, редковолосую голову двухметровый, тонкий как жердь Геринг.
– Здравствуйте, Геринг, – пожал ему руку Сталин. – Когда наконец ваши доблестные люфтваффе осыплют дядю Сэма атомным попкорном?
– Не спрашивай Германа об этом, – притворно-страдальчески вздохнул Гитлер. – Сейчас его больше заботит гражданская авиация.
– Правда?
– Да, да. Он проектирует пассажирский лайнер для охотников. Какой уж тут атомный попкорн!
Все рассмеялись, а Геринг дважды тряхнул своей вытянутой головой.
– Лени! – Сталин протянул руки к Рифеншталь.
– Мой дорогой, мой любимый Иосиф Сталин! – Лени поцеловала его в обе щеки. – Атлас, держащий русское небо! Повелитель моей любимой страны!
– Любимой – после Германии, надеюсь? – Сталин с удовольствием разглядывал ее маленькое смуглое лицо с азиатскими раскосыми глазами.
– Не надейся, Иосиф, – вздохнул Гитлер. – Лени теперь больна русской темой.
– Это до тех пор, пока она не сделает фильм о России! – усмехнулся Сталин.
– Я готова хоть сейчас! – воскликнула Рифеншталь. – Но где идея? Где импульс? Я не могу снимать просто Россию! У меня так всегда. – Она взяла Сталина под руку и быстро заговорила: – Я снимаю то, что меня потрясает. В “Триумфе воли” это был Гитлер, в “Олимпии” – спорт, в “Атомной эре” – ядерный гриб над Лондоном. Но в России меня потрясает все! А мне нужен конкретный импульс.
– Он стоит перед тобой! – Гитлер указал бокалом на Сталина.
– Сталин запрещает снимать себя, тебе это известно, Адольф, – нервно тряхнула прямыми черными волосами Лени.
– Это правда, – чокнулся с ней Сталин.
– Сделай фильм о внутренней свободе в России, – серьезно проговорил Гитлер. – Это и будет первый документальный фильм о Сталине.
– Хватит о вождях, давайте о народе. – Сталин взял с подноса бокал, протянул Лени. – В “Триумфе воли” вы потрясли трон великого Эйзенштейна. Ни в одном фильме народные массы не источают такую сильную любовь.
– В “Броненосце «Потемкине»” они источают потрясающую ненависть! – сверкнула глазами Лени.
– А от любви до ненависти – народу один шаг, – с идиотской улыбкой заметил доктор Морелль. – Поэтому оба фильма великие. Они как… два сапога какого-то страшного Гулливера. Два сапога! А уж он-то в них так и шагает, так и шагает! Айн-цвай! Айн-цвай!
– Я жду inspiration, Иосиф, – произнесла в бокал Лени, не обращая внимания на Морелля.
Оркестр играл Моцарта.
Вдруг бокал с шампанским выскользнул из рук фюрера и громко разбился об пол. Гитлер посмотрел в дальний конец зала, присел и хлопнул себя ладонями по коленям:
– Блонди! Мальчик мой!
Огромный лимонно-белый дог кинулся через весь зал к своему хозяину. Две другие собаки – французский бульдог Негус и мопс Штази – флегматично дремали на бархатных подушках.
– Я тебя еще не трогал сегодня. – Гитлер опустился на колено и сделал знак оркестру.
Музыканты прекратили играть.
Подойдя к коленопреклоненному хозяину, дог лизнул его в бледную щеку. Гитлер плавно поднял свои бессильно висящие вдоль тела руки.
Дог вздрогнул и оцепенел.
В зале наступила абсолютная тишина.
Ладони Гитлера зависли над головой дога и раскрылись длинными пальцами, как раскрываются диковинные тропические цветы.
До этого мгновения руки фюрера были руками обыкновенного человека, сейчас же они преобразились и стали теми самыми Великими Руками Гитлера, от которых трепетал весь мир.
Собака стояла словно чучело под сенью этих необыкновенных рук. Незримое напряжение пошло от них, все присутствующие замерли.
– Я тебя еще не трогал сегодня, – снова произнес Гитлер.
Вокруг его рук возникло слабое зеленоватое свечение, и синие искры задрожали на кончиках пальцев. Пальцы сжались, разжались и окостенели в каноническом положении “рук Гитлера”, словно сжимая два невидимых шара. Концы пальцев сильнее заискрили синим.
Сталин улыбнулся.
Это были руки Гитлера, руки его друга, разделившего с ним послевоенную старушку Европу. Руки, на силе которых держался Третий рейх.
Собака стояла не шелохнувшись. Ее желто-белая голова, освещенная сине-зелеными всполохами, казалась отлитой из неземного стекла. Черные влажные глаза остекленели.
– Мне надо учиться у тебя, мой друг, – произнес Гитлер бесцветным голосом, прикрыв веки, – многому, многому учиться.
Руки его переливались сине-зеленым огнем.
Искры впервые вспыхнули на этих юношеских грязных исцарапанных руках в 1914 году в окопах под Верденом после прямого попадания французского снаряда в блиндаж, где сидело поредевшее отделение ефрейтора Гитлера вместе со своим юным командиром. После страшного грохота и ослепительной вспышки Адольф очнулся в центре большой земляной воронки, по краям которой громоздились изуродованные бревна и тела солдат. Руками Адольф страшно сжимал свою голову. Тогда собственные руки показались ему корнями двух исполинских дубов, кронами уходящих в небесную твердь. Могучие корни их впились в полушария мозга Адольфа с божественной беспощадностью, словно дефлорировав его сознание. Зажмурившись, он закричал от ужаса.
А когда открыл глаза, мир был уже другим. В нем не было страшно. Он стал родным, как тело Адольфа, и понятным, словно таблица умножения. Адольф отпустил голову и посмотрел на руки. В них была такая мощь, что он заплакал от восторга…
