Широкое, круглое, с перебитым носом лицо ее было плоским, маленькие глазки сияли безумием; из-под бесформенных мокрых губ торчали мелкие гнилые зубы; невероятные лохмотья висели на приземистом, уродливо расширяющемся книзу теле; седые грязные волосы выбивались из-под рваного шерстяного платка; босые ноги были черны от грязи.
Сталин вышел из машины с сигарой в зубах.
Завидя его, ААА испустила протяжный хриплый крик и ударила своим круглым лицом о мерзлую брусчатку Красной площади.
– Здравствуй, ААА, – проговорил Сталин, ежась на промозглом мартовском ветру.
– Здравствуй, отец родной! Здравствуй, свет невечерний! Здравствуй, спаситель наш! – запричитала ААА.
Охранник набросил на плечи Сталину длинное пальто темно-зеленого кашемира.
– Что ж ты под колеса кидаешься? – спросил Сталин.
– Ради всех мозгов! Ради всех кусков! Раздави, раздави, раздави!
– За что ж мне тебя давить?
– За все, что было, за все, что есть, да за все, что будет, отец родной!
– Что ж ты за наградой не идешь? Твой орден у Молотова в столе давно лежит. Или брезгуешь заботой нашей?
– Разорви пизду мне сопливую стальными крюками, запри губищи мои стальными замками, посади на кол медный, заставь жрать порошок вредный, жги меня углями, бей батогами, запусти пчел в носовую полость, сошли в Чертову волость, за сисяры потныя подвесь, с кислым тестом замесь, наголо обрей, белены рюмку налей, вервием задуши, на плахе топором обтеши, в смоле свари, а рублем не дари!
Сталин усмехнулся:
– Кого же одаривать, коли не тебя?
– Достойных у тебя хоть жопой ешь, отец родной! Я под себя срать и ссать не перестану! Не на тех дрожжах подымалась!
– Ты знаешь, что Хармс своими глистами канареек кормит? – Сталин обвел глазами пустынную Красную площадь.
– Мне ли эту срань не знать? – радостно ощерилась ААА.
– Что с ним делать?
– Пошли его на север-северок! Там все его глисты враз повымерзнут!
– Встань, ААА, что ты в ногах валяешься. Чай, не старые времена.
– Времена не старые, а наше дело навозное, отец родной! – Она заворочалась на брусчатке.
– Мне активно не нравится “Молодая гвардия”, – стряхнул пепел с сигары Сталин.
– А кому ж она может понравиться, отец родной?
– Очень, очень не нравится… С другой стороны – человек заслуженный. Сразу ноздри рвать не хочется.
– И не рви, отец родной! – подползла к нему ААА. – Много чести для сиволапого! Подари ему свой браунинг золотой с одним патроном.
– И то верно, – задумался Сталин.
– Да и не он один гноем исходит! Там рыл полтыщи даром кокаин нюхают! Зажирели на довоенной пашаничке, ублюдки, а новую борозду вспахать – харч слабоват! На что ж они тебе такие?
– Я думаю, ААА.
– Долго думаешь, батюшка! Ежели снег вовремя не вычистить – он льдом зарастет! А лед колоть тяжкими ломами надобно!
Она подползла к ногам вождя. Густой запах застарелых нечистот оглушил Сталина. Он отвернул лицо, посмотрел на редкие звезды.
– Позволь! – требовательно прохрипела внизу ААА.
Не глядя на нее, Сталин поднял правую ногу. ААА принялась жадно вылизывать подошву его остроносого ботинка. Сталин посмотрел на освещенный Кремль. На Спасской башне пробило четверть пятого. Сталин поднял левую ногу. ААА вылизала и левую подошву.
– Я ж к тебе с благовестью приползла. – Она икнула и вытерла губы грязной рукой. – Рожаю нынче.
– Что ж ты молчала?
– А что зря языком молоть? – засмеялась она.
– Что от меня нужно? – серьезно спросил Сталин.
– Чтоб ты жил, отец родной!
– Я постараюсь.
Сталин бросил сигару, пристально посмотрел на ААА, повернулся и пошел к машине.
– Знаешь, что Борис твою жинку больше не топчет?
– Знаю, – ответил Сталин, садясь в лимузин.
Охранник закрыл за ним дверь, побежал к “ЗИМу”. Машины заурчали, кортеж резво тронулся, обогнул собор Василия Блаженного и скрылся.
– Из твоих говн престол новой правды воздвигну, да не размоет его моча небесная! – поклонилась ААА, жадно ловя широкими ноздрями выхлопной дым исчезнувшего кортежа.
– В Архангельское, – приказал Сталин шоферу, когда три машины выехали на Кремлевскую набережную.
– Ой, а я вас на ближнюю везу, товарищ Сталин! – жеманно воскликнул красивый молодой шофер в белой кожаной куртке и щегольском желто-сиреневом платке на тонкой шее.
Сталин посмотрел на его блестящий от помады затылок:
– Сережа, почему москвичи покупают “бугатти” больше, чем “хорьх”?
– Вот загадка, товарищ Сталин! – посерьезнел шофер. – Все помешались на этих “бугатти”! Там и с подвеской всегда проблемы были, и мотор новый, никто не знает, как он по нашим колдобинам. А все как с ума посходили – “бугатти” да “бугатти”! Красивая машина, говорят! А по мне – двухместный “мерседес” довоенный лучше всех!
– И лучше нового “хорьха”?
– Не обижайтесь, товарищ Сталин, – лучше! Там мотор, – шофер зажмурился от удовольствия, – как женщина! Я, товарищ Сталин, утром чаю выпью, пойду в гараж, капот открою, встану и смотрю. Вот красота, какой там Рембрандт! Отец покойный его в 42-м у Михоэлса купил, он 32 тысячи прошел, а Михоэлс этот, ясное дело, человек творческий, ни разу капота не открыл! Там зажигание напрочь сбито было и клапана стучать начали. Мы карбюратор прочистили, цепь поменяли, отец все ворчал: ну, жидяра, чуть такую машину не угробил! И вот, товарищ Сталин, двенадцать лет – и ни соринки в жопе! Вот эта машина! Как топор! А на “бугатти” я посмотрю через двенадцать лет!
Выехали на улицу Горького.
– Товарищ Сталин, разрешите обратиться, – заговорил сидящий рядом с шофером штурман – широкоплечий полковник МГБ с простым крестьянским лицом.
– Валяй. – Сталин с удовольствием откинул голову на лайковый подголовник.
– У меня, товарищ Сталин, “форд-универсал”, 51-го года выпуска. Мы летом с женой на нем во Францию поехали и под Марселем с этим самым спортивным “хорьхом” столкнулись. Слава богу – не в лоб. Нам – почти ничего, а у него вся кабина всмятку. Водитель этот, француз, кровью харкал. Вот вам и “хорьх”!
– Ты б еще в него на “Победе” врезался, ёб твою мать! – воскликнул шофер. – Сравнил жопу с пальцем! “Форд”, блядь! Вози на нем картошку да поварих из вашей столовой! “Форд”! Я б, товарищ Сталин, американцам вообще бы импорт машин запретил! У них ни одного авто приличного нет! Лучше уж на нашей “Победе” ездить!
Выехали на Ленинградское шоссе. Замелькали одноэтажные деревенские дома. Редкие машины рассекали фарами сырую тьму.
