– Без этого в науке не бывает, товарищ Сталин! – оживленно закивал Ландау. – Фундаментальному открытию предшествует множество ошибок. К счастью, в советской физике есть кому их поправить.
– Слава богу, товарищ Ландау. К сожалению, нам, советским политикам, остается только завидовать вам, советским физикам.
– Не понимаю вас, товарищ Сталин, – круглолице улыбался Ландау. – Чему же вам завидовать?
– Методам исправления ошибок, товарищ Ландау. Предположим, ошибся товарищ Сталин в решении национального или крестьянского вопроса. Как надо поправить товарища Сталина?
Все молча посмотрели на него.
Сталин обвел гостей взглядом своих живых карих глаз, блестевших теперь сильнее обычного:
– Так как же? Что вы молчите?
– Ну, – нерешительно зашевелился Толстой, – вероятно, необходимо посоветовать… покритиковать вас.
– Покритиковать? – поднял красивые брови Сталин и быстро опустил голову, готовясь рассмеяться своим знаменитым сталинским смехом.
Смех этот был особенным, непохожим ни на какой другой. По плечам Сталина прошла судорога, красивая голова его дернулась, Сталин резко откинулся назад, на спинку стула, с шипением втянул сквозь сжатые зубы воздух и так же стремительно дернулся вперед с невероятным звуком, напоминающим рев морского котика; затем опять откинулся назад, всосал воздух и заревел; раскачивания его стали убыстряться, звук рева укорачивался, становясь все более отрывистым, переходя в род хрюканья; вдруг тело его забилось между столом и спинкой стула, хрюканье перешло в нестерпимый, потрясающий сердца визг, Сталин словно окостенел в сильнейшей судороге; все тело вибрировало мельчайшей вибрацией, голова постепенно откинулась назад, сильно побледневшее лицо с выпученными глазами уставилось в низкий сводчатый потолок, и из широко раскрытого рта вождя вырвался нечеловеческий крик:
– Ясауууух пашооооо!!!
Сразу все облегченно засмеялись.
Сталин достал из кармана платок алого шелка, вытер свое лицо и громко высморкался.
– Нет, товарищ Толстой, – продолжил Сталин, успокоившись. – Покритиковать за ошибки могут у вас на пленуме Союза писателей. А у нас, политиков, по-другому. И если товарищ Сталин ошибся, его надо не критиковать. А объявить врагом народа, высечь бычьей плетью на Лобном месте и повесить на Кремлевской стене, чтобы московские голуби расклевали его никчемное тело.
В зале наступила мертвая тишина.
– Что вы нас пугаете, товарищ Сталин, – с трудом заговорил Эйзенштейн.
– Так вот инфаркты и случаются! – тряхнул брылами Гуринович.
– Товарищи, у меня есть актуальный тост по поводу ошибок, – начал приподниматься со своего места Микоян, но Сталин поднял руку:
– Повремени, дорогой Анастас. Мне нужно.
Микоян понимающе кивнул и сел.
Сталин взял лежащий рядом с ним на столе колокольчик, позвонил. Сразу же появились четверо младших офицеров МГБ: трое везли тележку с куском той самой мраморной колонны, четвертый нес золотой пенал со шприцем. Они поставили колонну рядом со Сталиным, положили на нее пенал и вышли, увозя тележку.
Сталин взял пенал, достал золотой шприц, ампулу и, как всегда изящно, уколол себя в основание языка. Гости опустили глаза.
– Прошу тебя, Анастас. – Сталин положил футляр со шприцем на колонну.
Микоян встал с бокалом красного вина:
– Друзья, я хоть и восточный человек по крови, но никогда не умел говорить тостов. Отсюда вывод – никакой я не восточный человек, а типичный неромантический москвич и к тому же первый зампред Совмина по совместительству.
Все засмеялись.
– Так вот, этот москвич с восточной кровью давно уже обратил внимание на один любопытный факт. – Микоян с лукавой улыбкой посмотрел на сидящих. – Каждый раз, когда товарищ Сталин говорит о…
Вдруг от глыбы отломился солидный кусок льда и с грохотом обрушился в поддон. Гул от загудевшего поддона поплыл по залу.
Все притихли. Микоян стоял с бокалом в руке.
– Будто колокол вечевой, прости господи… – перекрестился Герасимов.
– Товарищ Берия! – позвал микробиолог.
Берия встал, подошел к глыбе, глянул. На месте отвалившегося куска виднелась часть ноги замороженного.
– Что там, Лаврентий? – спросил Сталин.
– Показалось колено этого бастарда. – Берия наклонился поближе.
– Товарищ Берия, лучше руками не трогать, – предупредил микробиолог.
– Стоит посмотреть? – спросил Сталин, с наслаждением потягиваясь.
– Пока ничего интересного, – выпрямился Берия и повернул свое умное лицо к микробиологу. – Сколько ждать еще?
– Лед рыхлый, товарищ Берия, часа через два должен отпасть.
– Через два? – услышал Сталин.
– Через два, товарищ Сталин, – поправил очки микробиолог.
– Что ж, – потрогал свои стремительно розовеющие щеки Сталин. – Тогда, парни, подавайте горячее.
Слуги в кумачовых рубахах, стоящие неподвижно у стен, сорвались с мест, скрылись в дверях.
– Можно мне взглянуть, товарищ Сталин? – встал Толстой.
– Мы все посмотрим, товарищ Толстой. Когда по-настоящему будет на что. Садитесь, пожалуйста. Анастас, извини, что тебя снова перебили. Мы слушаем тебя, mon ami.
– Да у меня как-то… весь запал вышел! – засмеялся Микоян.
– Мы понимаем тебя, дорогой. Это крайне неприятно, когда перебивают, – качнул головой Сталин. – Мой покойный отец никому этого не прощал. Скажи просто – за кого нам пить?
– За правду.
– Превосходный тост! – неожиданно громко воскликнул Сталин, вскочил с места и пошел к Микояну. – За правду! Великолепно, Анастас! Просто великолепно! За правду! Превосходно!
Он трижды расцеловал Микояна в его гладкие желтые щеки, щелкнул пальцами:
– Шампанского! Непременно шампанского! За правду! Пьем за правду! Господи! – Сталин прижал ладони к пылающим щекам. – Многие годы, даже десятилетия я мучительно ждал, чтобы кто-то из вас хоть раз произнес этот простой, как плач ребенка, тост. Хоть кто-нибудь, хоть раз! Один-единственный раз!
Он замолчал и быстро прошелся вдоль стола. Все смотрели на него. Слуги, подошедшие было к серебряным ведеркам с бутылками шампанского, замерли. Слышно было, как шуршит каменный пол под подошвами узконосых ботинок вождя да часто капает в поддон талая вода.
– Правда… правду… ничего, кроме правды… – задумчиво произнес Сталин. – Сколько людей сидели за этим столом. И ведь не простые люди. Советская элита. Сливки общества. И ни один из них ни разу не додумался поднять тост за правду.
– Лучше поздно, чем никогда, Иосиф, – улыбнулся Микоян.
