Вдохнув несколько раз полной грудью вечерний, уже остывший сентябрьский воздух, в тело стало приходить сознание, которое, как мне казалось, потерялось где-то в пути. Стемнело, и всё утихло, как по команде, природа приготовилась ко сну. С приходом темноты усилился страх. О, этот страх, он почти довёл меня до грани сумасшествия. Он принёс с собою галлюцинации, к моему счастью, только акустические, были бы визуальные – я бы не справился с собой в тот «судный» вечер. Это теперь ясно, что Вселенная осознанно остановила меня на этой грани, на этом лезвии бритвы, дав мне шанс на спасение ради осознания. Но в тот момент моей жизни я не мог об этом думать, вернее, не знал, что об этом можно задумываться. До того происшествия я действительно считал себя хозяином положения всегда и во всех жизненных ситуациях. Боже мой, как смешно это вспоминать! Ты представляешь, Виктор? Я думал, я был уверен в том, что та горстка, мизерная горстка информации, которую я получил в университете и всю жизнь воспринимал её как большой объём знаний, конечно, давших мне возможность заработать много денег и положение в элите общества, даёт мне право и возможность считать себя хозяином положения. А какого положения? В каких жизненных ситуациях я бывал до приезда в сюда? Я маршировал по начертанной линии, придерживаясь одного и того же шаблона – иди по линии уюта и комфорта, а сойдя с неё, попадёшь в неизвестный и опасный мир, поэтому необходимо организовать свою жизнь так, чтобы не выйти за рамки шаблона. И я считал себя при этом свободным человеком, знающим толк в жизни. Даа… Я знал толк в жизни. До тех пор, пока жизнь не открылась предо мной во всём своём величии, и тот хозяин положения, по движению пальца Вселенной, навалил себе в штаны и чуть не сошёл с ума, хорошо, что не умер от страха.
Мне уже не стыдно за тот мой взгляд на жизнь, теперь я горжусь собой за всё то, достойно пережитое и принятое, за большой урок.
На мгновение он замолчал, глядя вдаль. В тот момент он находился в состоянии счастья от того, что, когда-то пережив столь жуткие события, мог теперь спокойно изложить свои чувства и эмоции от пережитого. Он мог рассказать о том, кем он был и кем стал теперь. А ещё о том человеке, его деде Георге, который за очень короткий промежуток времени сделал из духовно пустого, расчётливого и эгоистичного существа зачаток нравственного человека. Он был счастлив оттого, что в лице Виктора нашёл друга, которому он, как на исповеди, может открыть свою душу. Такого человека на протяжении своей прошлой жизни он не встречал.
Вновь глубоко вдохнув, Штефан продолжил свой рассказ:
– Стараясь не открывать глаза, чтобы случайно не увидеть чего страшного, я так же лежал на животе и думал о причинах убийства Михаила. Было понятно, что помощников убили заодно, как свидетелей. А вот проводника дядю Колю наверняка перепутали со мной. Значит, и меня вместе с Мишей должны были убить. А может, и нет. Лучше нет. Если да, то тоже как свидетеля. Кто были эти люди? Кто их послал? За что? Те, с Аржана, не могли быть, ведь мы на вертолёте улетели, а расстояние не близкое. Хотя они тоже не по-доброму глядели на Мишу. Кому-то он крупно помешал или кого-то обманул.
Я считал себя стопроцентной жертвой событий, спровоцированных Михаилом. Мне и на ум не пришло вспомнить о наших банковских проделках. По-другому их и назвать-то нельзя. О сотнях или тысячах людей, которые ещё с советских времён, кто как мог, копили сбережения и вкладывали их в нами выдуманные фонды. Михаил сформировал их на бумаге и дал им юридическую основу, а я, как глава банка, не отказавшись от крупных чёрных денег, давал ему зелёный свет. Он говорил: «Деньги у людей есть, их только лишь нужно красиво взять. Взять так, чтобы люди сами желали их отдать, а значит, необходима красивая сказка, в которую они поверят».
Я пытался говорить ему о законах, о правилах, но только лишь пытался. Жадность и скупость заставляли меня говорить очень тихо и тут же соглашаться с любым контраргументом Михаила. Я понимал, что та система, которую мы предлагали людям, была чистейшим обманом, но Миша говорил: «Штефан, если люди сами захотят принести тебе деньги, то мы сами будем делать закон». И, похлопав меня по плечу, добавил: «Это Россия, друг мой, это Россия. Здесь можно делать всё. Мы возьмём отсюда всё, что возможно, озолотимся и свалим в вашу Европу или в Израиль. А эти, пускай с голоду пухнут, им не привыкать». Потом, позже, я узнал, что после всех этих финансовых махинаций многие пенсионеры, не имея даже средств купить себе хлеб, просто вешались. Они вешались, оставшись без всего, даже без еды. Вешались от безысходности, от чувства страшного обмана, оскорбления и унижения. Это люди, которые прожили свою жизнь за эту страну, и они думали, что вот так она их отблагодарила. Они думали, что их родная и любимая страна их обманула, ведь они не знали, что страна их не бросала и не обманывала, и никогда бы этого не сделала. Их страна была так же обманута и ограблена, но в ещё более страшных масштабах. И в этом обмане допустила ту страшнейшую ошибку, которая повлекла за собой огромное горе. Она позволила проникнуть на свои просторы таким, как я.
Так вот, я лежал, зажмурившись, присыпанный мхом, перегнившей хвоей и ещё там какой-то грязью, изнемогая от страха, а также от гнева и ненависти к уже покойному Михаилу. Перед глазами поплыли картинки, такие размытые, пожелтевшие и трясущиеся, как испорченная временем плёнка с короткими, по несколько секунд, фильмами. Во всех я видел примерный исход моей ситуации, и они меня не успокаивали. То, заблудившись, умираю в тайге от голода, то меня ночью съедают дикие звери, то находят бандиты и убивают. Вновь полились слёзы безысходности и страха. Но был один, последний и самый короткий фильм. Он дал мне надежду, и я зацепился за его исход всеми моими мыслями. В этом коротеньком фильме я увидел себя болевшим, но выздоровевшим, и в конце я вышел на залитый утренним солнцем двор какого-то дома, радостный. «Хочу, чтобы было так» – плача, проговаривал я себе много раз, не останавливаясь. Повторяя это, как мантру, нескончаемое количество раз, я не заметил, как отключился в бессилии и уснул.
Как ни странно, но мне приснился сон, который я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Сон был не связный, а больше, как те же короткие фильмы, но это было уже во сне и у меня отсутствовало чувство страха.
Я видел какие-то графики роста курса акций, цифры, летающие на ветру деньги, какие-то газеты и мусор. Чей-то постоянный плач, но я не знал, чей. Я видел маму и бабушку. Мы стояли в каком-то огромном саду, перед мощной кованной оградой, за которой стояло много людей, и все они что-то просили. Я был ещё совсем маленький, не мог понять, чего они просят, почему тянут ко мне через ограду руки. Бабушка разрезала большой торт, который был мастерски украшен красивыми драгоценными камнями, они так сверкали и переливались на свету, что мне не хотелось отрывать от них взгляда. Но эти люди за оградой отвлекали меня от торта. Среди них были дети, они молча, просящим взглядом смотрели на меня, а разговаривали они не на моём языке, я их не понимал. Может, это был русский? Не знаю, думаю, да. Они тоже хотели кусочек этого торта и просили дать им немного. Бабушка сказала моей маме, чтобы она била по рукам тех, кто просовывает их сквозь ограду. Мама не хотела выполнять бабушкино повеление, но боялась перечить. А я всё это время стоял за бабушкиной спиной и наблюдал за происходящим, мне хотелось скорей начать кушать этот искусный торт. Бабушка повернулась ко мне и спросила: «Может, ты сможешь ударить по их жадным рукам? Ты посмотри, ведь они хотят отобрать у тебя торт, который я приготовила на твой день рождения. Ты знаешь, что у тебя сегодня день рождения? Иди же и бей их по рукам, заработай свой праздничный торт». Я очень хотел покушать этот торт и, подойдя к ограде, боясь этих людей, а также боясь глядеть им в глаза, замахнулся. «Молодец, – сказала бабушка маме, – из него будет толк». Мне нравилось, когда бабушка меня хвалила, и я собрался уже ударить по одной руке из протянувшихся сквозь прутья ограды, но не смог. Мою руку ухватила чья-то крепкая, большая рука. Я обернулся и увидел старого мужчину с бородой, которого никогда ранее не видел. Он мягко и нежно опустил мою руку вниз, произнеся: «Не нужно никого бить», улыбнулся и повёл меня к воротам на выход. Я не мог понять, кто это и откуда он там появился. Но что-то подсказывало мне, что с ним можно идти, и я шёл, правда, всё время глядел на маму. Бабушка кричала этому старику одно и то же: «Ты ведь пропал без вести!», а мама с улыбкой и одобрением глядела на меня и на того старика. Когда мы вышли за ограду, я вновь обернулся и увидел, как бабушка собралась было бежать за нами, но, увидев нарезанный торт, не решилась оставить его без присмотра и оставила погоню, а мама радостно глядела нам вслед, одобрительно кивнув головой.
