Сегодняшней ночью одновременно загоралось два-три прожектора. Пулеметы, пока разведчики преодолели половину дистанции, оживали дважды, но оба раза пули свистели вдалеке.
И вот, когда до нейтральной полосы оставалось не более сотни метров, длинная пулеметная очередь впилась в землю рядом с бойцами.
Один из них вскрикнул.
* * *
– Сидоренко! – узнал по голосу командир. – Зацепило?
Внятного ответа не последовало. Лишь по интенсивной возне и приглушенному мычанию Васильков догадался, что товарищ ранен.
Ближе всех к Сидоренко оказался Старцев.
– Петро, куда тебя? – подполз он к бойцу. – Слышь, Петро…
Пуля попала в брюшную полость – давясь стоном и держась за правое подреберье, Сидоренко катался по земле.
Это было отвратительное ранение: опасное для жизни и очень болезненное. К тому же сопровождающееся большой кровопотерей. Требовалось быстрее тащить раненого в наше расположение.
Луч вылизывал изрытый грунт в опасной близости. Старцев навалился на Сидоренко и обхватил его руками.
– Тихо, Петро, тут же мины вокруг и прожектор шарит! Тихо…
Но удержать на месте великана не получалось. Сложившись пополам, уроженец Одессы крутанулся и сломал плечом торчащую из земли короткую веточку ивы. Напрасно Старцев пытался затащить его обратно в коридор – силы были не равны.
– Живо помогите ему! – приказал Васильков.
Два разведчика рванулись обратно, но доползти до раненого не успели. Внезапно там, откуда исходили шорохи и сдавленный стон, грохнул взрыв противопехотной мины.
Глава первая
Москва
Июнь-июль 1945 года
Сформированный в Федерсдорфе эшелон неспешно катил на восток, подолгу простаивая на полустанках и пропуская поезда с техникой, заводским оборудованием, стройматериалами, лесом. Страна-победитель восстанавливалась после окончания тяжелейшей войны и остро во всем этом нуждалась.
Половина эшелона состояла из грузовых вагонов и платформ с имуществом и вооружением расформированной пехотной дивизии. Другая половина представляла собой теплушки, в которых возвращался с войны рядовой и сержантский состав. В два пассажирских вагона третьего класса набились младшие офицеры. А в единственном купейном вагоне с аккуратной надписью «Berlin-Stralsund» с комфортом разместились старшие офицеры.
Золотилось ярким солнцем погожее летнее утро. На четвертые сутки путешествия эшелон медленно подбирался к западной окраине Москвы.
В тамбуре курили двое: лысый полковник в годах и молодой майор – Александр Васильков. На расстегнутых кителях в такт качавшемуся вагону позвякивали боевые ордена и медали.
– В Москве-то кто-нибудь дожидается? – выпустил струю дыма полковник Тарасов.
– Мама, – улыбнулся Васильков и, мечтательно вздохнув, добавил: – И девушка.
– Это хорошо. Давно знаком с девушкой?
– В сороковом познакомились. И тоже, кстати, в поезде.
– Стало быть, всю войну ждала?
– Ждала. Училась на врача, работала в Главном военном госпитале имени Бурденко.
– Молодец. Тоже, значит, добывала победу, – одобрительно прогудел полковник. – И как же зовут твою невесту?
– Валентина.
– Хорошее имя. И моя супружница Евдокия меня заждалась. Кабы была возможность известить о прибытии, непременно прибежала бы на вокзал. Мы ж с ней недалеко от вокзала проживаем – на Большой Садовой…
Эшелон медленно катил по Московской области. Попыхивая папиросой, бывший начальник штаба расформированной дивизии поглядывал в окно тамбурной двери. Васильков дымил рядом. Из вагона доносился смех, звон бутылок и нетрезвые голоса попутчиков.
– Сколько еще, Петр Данилович? – спросил Васильков.
Тот глянул на запястье.
– Ежели нигде не задержат, часа через полтора прибудем.
Полтора часа. Всего полтора часа, и он окажется в родном городе. Сколько лет он ждал этого момента! Сколько раз представлял, как таким вот солнечным утром выйдет из вагона на перрон…
Александр припомнил дворик родного дома, подъезд, деревянную дверь в большую коммунальную квартиру с номером в ромбике. И снова представил скорую встречу с мамой и с любимой Валентиной.
Ощутив сдавивший грудь приятный холодок, он улыбнулся и затушил папиросу.
* * *
Василькова никто не встречал, так как сообщить о приезде, равно как и высчитать хотя бы приблизительное время прибытия эшелона было невозможно. Тем не менее, когда Александр, поправив на голове фуражку и подхватив чемодан, спрыгнул со ступенек тамбура на перрон, счастье переполнило его душу.
Вот он, этот долгожданный счастливый момент! Наконец-то он снова в своем родном городе! Война окончена, в чистом московском воздухе не ощущалось примесей сгоревшего пороха, в мирном голубом небе не гудели военные самолеты, а граждане спешили не в бомбоубежища, а по своим сугубо житейским делам.
Сделав несколько шагов по перрону, он вдруг невольно остановился: что-то было не так. Раньше он бывал на Белорусском вокзале и многое узнавал. И все же что-то вокруг изменилось. Из-за отсутствия ремонта здание вокзала заметно постарело: краска потрескалась, местами облупилась; кое-где были разбиты стекла. Тем не менее, вокруг было чисто: соседний свободный от пассажиров перрон подметали дворники, а на дальнем торце вокзала Васильков заметил деревянные леса для восстановления фасадной части здания.
– Ничего. Все поправим. Все отремонтируем. – Улыбнувшись, он пошел дальше.
Выйдя на площадь Тверской Заставы, бывший командир разведроты обнаружил автобусную остановку.
Старенький «ЗИС‑16» долго и натужно кряхтел, пробираясь по московским улочкам в район Сокольников. Выскочить из переполненного салона пришлось далеко от дома, но Васильков нисколько не расстроился и с удовольствием отправился пешком по знакомому с детства району. Все вокруг излучало тепло и радость: ярко светило летнее солнце; встречные прохожие улыбались Александру, будто знали его много лет; в вазонах алели гвоздики…
Вот и двор родного дома, который после долгой разлуки почему-то уменьшился в размерах. Подъезд с удивительно знакомым запахом. Ступени каменной лестницы, крашеные стены, беленый потолок. Деревянная дверь с номером в ромбике. И настороженный голос мамы после двух коротких звонков:
– Кто там?
Мама не знала молитв, не ходила в церковь, не хранила дома икон. Но, крепко обнимая сына, она смахивала слезы и благодарила бога за то, что он «не отнял у нее единственную кровиночку».
Ближе к вечеру в длинном коридоре, бравшем начало от входной двери и кончавшемся в общей кухне, накрыли столы, за которыми уместились все соседи дружной и большой коммунальной квартиры. Это был настоящий праздник! Звучали тосты, на глазах у многих блестели слезы радости. Улыбались даже те, у кого война отняла близких…
