Глава двенадцатая
«УСЛЫШЬ ГОЛОС МОЙ, ГОСПОДИ!»
Растеряв в дороге около пятисот человек, колонна беженцев на третий день пути вышла в окрестности озера Селигер. В городке Жабачеве беженцы остановились на продолжительный отдых. Однако вскоре сюда докатился слух о приближающихся татарах. Объятые страхом беженцы и жители Жабачева кинулись спасаться бегством. Многие подались в городок Хотшин, расположенный в лесах южнее Жабачева. Кто-то устремился на запад в Торопец и Дубровну. Большинство же людей двинулись на север к городку Мореву, откуда вела прямая дорога до Новгорода.
Среди беженцев, устремившихся к Мореву, оказалась и Офка вместе со своей беременной матерью и младшей сестрой. Гордёна тоже была неразлучна с Офкой, поскольку ехала в одном возке с ней.
Нагрянувшие в Жабачев татары обнаружили город пустым, там не было ни одного человека. На заснеженных дорогах, ведущих из Жабачева, виднелись следы поспешного бегства всего здешнего населения. Поскольку больше всего следов было оставлено беженцами на дороге, ведущей к Мореву, то татары поскакали туда же.
Настигая разрозненные группы пеших беженцев, татары убивали всех, кроме отроков, девиц и молодых женщин. Там, где проходили конные татарские отряды, повсюду лежали на снегу тела убитых русичей. Врываясь в деревни, степняки первым делом захватывали скот и лошадей, а также вязали верёвками девушек и юношей. Всех прочих селян татары безжалостно вырезали.
Ужас и смятение охватили обширную лесистую округу между озером Селигер и рекой Полой, впадающей в озеро Ильмень. Местные смерды толпами бежали в сторону Новгорода.
...Гнетущее предчувствие чего-то страшного и неотвратимого не покидало Офку с того самого момента, когда вереница саней, забитых женщинами и детьми, выехала из Жабачева в этот хмурый мартовский день. Ощущение господства ужасных неизбежных событий терзало мнительную Офку, пробуждая в ней мрачную задумчивость. С того мгновения, когда откуда-то сзади раздался чей-то истошный крик: «Татары!», в Офке словно распрямилась некая сжатая пружина, понуждавшая её к действию. Оглянувшись назад и увидев на дороге летящих галопом наездников в мохнатых шапках с высоким верхом, на низкорослых лошадях, Офка крикнула вознице, чтобы тот остановил возок у самой обочины. Не слушая Офку, возница продолжал хлестать вожжами коня, норовя обогнать сани, в которых ехали боярышня Славомира и княгиня Анна Глебовна.
Неожиданно в шею вознице чуть ниже затылка вонзилась длинная стрела с пёстрым оперением.
Возница с хрипеньем стал валиться в сторону, не выпуская вожжи из рук. Офка хотела поддержать его, видя, что он вот-вот рухнет прямо в мчащиеся бок о бок с ними сани княгини Анны Глебовны. Однако в следующий миг двое саней столкнулись и съехали с дороги в сугроб. Кони встали, увязнув в глубоком снегу. Возок княгини опрокинулся набок.
Растянувшийся на дороге санный поезд утратил упорядоченное движение; какие-то из саней с наиболее резвыми лошадьми умчались вперёд, какие-то заметно отстали, какие-то опрокинулись или съехали к обочине.
Не теряя ни секунды, Офка выскочила из возка, крикнув Гордене, чтобы та следовала за ней. Объятая страхом Офка ринулась по сугробам к лесу, стоявшему стеной в нескольких шагах от дороги. Офка напрягала все свои силы, слыша громкие возгласы приближающихся татар и храп их коней. Краем глаза Офка заметила, что Славомира и Анна Глебовна, вывалившиеся из своих саней, тоже бегут к лесу.
Офка совсем не позаботилась ни о матери, ни о младшей сестре. Страх перед татарами гнал её, как косулю, учуявшую надвигающийся лесной пожар. Запнувшись и упав в снег, Офка продолжала ползти к лесу на четвереньках, объятая единственным стремлением не даться в руки к злобным мунгалам. Догнавшая Офку Гордёна помогла ей встать на ноги. Держась за руки, подруги вбежали под сень медноствольных сосен, укрытых белыми снежными шапками.
Славомира, облачённая в воинский наряд, со стороны смахивала на юношу-воина, поэтому кто-то из татар пустил в неё стрелу, которая, пролетев над самым плечом боярышни, воткнулась в дерево, за которым успела спрятаться Анна Глебовна. Быстроногая Славомира укрылась за соснами, благополучно избежав опасности.
Возница из саней Анны Глебовны тоже попытался добежать до леса, но был сражён наповал татарскими стрелами.
Около тридцати конных татар умчались вдогонку за вереницей саней с беженцами, скрывшимися за поворотом дороги. Четверо степняков спешились возле двух возков, съехавших в сугроб. Один из них стал осматривать впряжённых в возки коней, а трое других, что-то тараторя на своём языке, окружили Евдокию Дедиловну и её дочь Наталью. Крепкая и рослая Наталья помогла матери выбраться из возка, намереваясь вместе с ней бежать к лесу, по примеру Офки и Гордёны. Однако мать и дочь не успели сделать и шагу с дороги, как оказались в окружении врагов.
Степняки сдёрнули шубы и меховые шапки с обеих женщин, расторопно поделив всё это между собой. Затем смуглый степняк со шрамом через всё лицо, скаля зубы в довольной улыбке, принялся бесцеремонно ощупывать пухлую грудь испуганной Натальи и задирать подол её длинного парчового платья. Побледневшая от страха Наталья не сопротивлялась, объятая тревогой за мать, которую степняки с грубыми окриками и смехом раздевали донага.
Парализованная бессилием воли и леденящим страхом, Евдокия Дедиловна покорно позволяла степнякам срывать с себя верхнее и нижнее платье, она сама сняла тёплые сапожки и длинные вязаные чулки, оставшись совершенно голой на пронизывающем ветру. До родов оставалось совсем немного времени, поэтому огромный живот Евдокии Дедиловны являлся для неё сейчас и сущим наказанием, и объектом неустанной заботы. Растерянная и не сознающая, чем может ей грозить столь бесстыдное внимание узкоглазых кривоногих степняков, Евдокия Дедиловна повернулась спиной к ветру, желая хоть как-то укрыть свой раздутый живот от его ледяного дыхания.
Грубые мужские руки хватали Евдокию Дедиловну за полные белые бёдра и ягодицы, хлопали её по спине, дёргали за косу, щипали за грудь... Над её ухом звучала непонятная гортанная речь, схожая с клёкотом орла. Раздавался резкий, неприятный смех.
Сотрясаемая сильным ознобом, Евдокия Дедиловна принялась шептать молитву дрожащими губами.
— «Возоплю в скорби моей к Господу моему, и услышит меня Отец Небесный, — шептала купчиха, обняв руками свой живот. — Из чрева адова вопль мой. Услышь голос мой, Господи! Ввергнет меня страдание в глубины сердца морского, и все реки обнимут меня. Все высоты Твои и волны Твои на меня падут...»
Внезапно Евдокия Дедиловна увидела прямо перед собой тёмное скуластое лицо, с жёсткими чёрными усами, с глазами-щелями. Это чужое грубое лицо, обрамленное двумя лисьими хвостами, свисающими с мохнатой шапки, вдруг исказила недобрая ухмылка. В этот же миг Евдокия Дедиловна почувствовала, как что-то острое пронзило ей живот ниже пупка и сразу же раздался звук разрезаемой плоти. От сильной боли у купчихи потемнело в глазах, тёплая кровь быстрыми потоками заструилась из её вспоротого чрева. В уши Евдокии Дедиловны ударил отчаянно-пронзительный крик Натальи, в котором смешались слёзы, отчаяние и ужас.
