Ничего не жалеют для ополчения новгородцы, ни прокорма, ни оружия. И сами ополченцы сил тоже не жалеют. Забросили все дела домашние, только знай бьются то мечами, а то и секирами. Мальчишкам тоже забота — глазеть. У иного ноги аж посинеют от холода, ручонки не гнутся, носом хлюпает беспрестанно, но в дом не идёт.
— Смотри, чего делают! — Антипка показывал приятелям на ополченцев, которые тащили по двору набитое сеном чучело, обряженное в странные доспехи.
И впрямь Степан с Мужилой напихали в рыцарские доспехи сена и приладили на обрубок бревна, вроде как на лошадь, чтобы посмотреть, ловко ли цеплять немцев крючьями, что сделал Пестрим. Пробовали и так, и этак, пока приноровились. Помозговали, принялись показывать кузнецу, как чуть изменить крюк, чтоб ловчее было. Тот смотрел, кивал, обещал до завтра переделать.
Не только мальчишки любопытствовали, иногда собирались и взрослые мужики, тоже судили, рядили, когда и подсказывали что путное. Однажды такое увидел князь Александр. Глянул зорким взглядом, подошёл ближе:
— А ну, покажи ещё.
Показали, хмыкнул Александр Ярославич, позвал к себе воеводу, ему показал. Появилось ещё несколько рыцарских доспехов, только теперь набивали их не сеном, а глиной, чтоб были тяжелее, как люди. И сажали на большое бревно, вроде коня. Уже через несколько дней многие ополченцы научились стаскивать доспехи с брёвен, ловко орудуя крючьями.
Так сами новгородцы и придумали способ борьбы с рыцарями. Глядя на них, жена Пестрима смеялась:
— Ну, берегись, рыцари, теперь вам не поздоровится!
Смеялась только до той минуты, пока не поняла, что и муж идёт в ополчение. Сразу смеяться перестала, закричала, запричитала дурным голосом:
— Не пущу! Был бы молодой да бездетный, а то ведь... Не пущу!
Пестрим даже растерялся:
— Да ты чего, Агаша? Ведь ходил же с князем на шведа! Как могу не идти сейчас?
Но жена, точно чуяла что нехорошее, раскидывала руки поперёк двери, закрывая её собой, словно он собирался уходить немедля. Кузнец разозлился:
— Что кричишь, как не к добру?! Уйди!
Вышел вон, гулко хлопнув дверью. Агафья без сил опустилась на пол у самого порога, горько причитая. Так её застала соседка, заглянувшая на минуту.
— Ахти, Агаша, что с тобой?! Случилось что?
— Пестрим снова в ополчение идё-ё-ёт... — разрыдалась женщина.
Паранья всплеснула руками:
— Так ведь все идут, и мой тоже. Чего ревёшь, как не к добру?
— Не пущу! — вдруг твёрдо заявила Агафья.
Но Пестрим как ушёл в свою кузню, так и не появлялся уже третий день. Агаша приходила сама, приносила еду, просила поговорить, Пестрим молчал. На четвёртый день жена вдруг объявила:
— Так и я здесь останусь.
— Где? — изумился кузнец.
— А вот тут! И жить здесь буду! Ты домой не идёшь, так и мне там делать нечего!
С трудом удалось уговорить строптивую бабу не мешать в кузне, уйти домой. Пришлось Пестриму ночевать с Агафьей под боком. Больше пока разговоров про ополчение не заводили.
Зато к князю вдруг пришли новгородские бабы:
— Не вели гнать, княже, вели слово молвить.
Александр подумал, что пришли просить, чтоб
мужей да сыновей не забирал, но услышал совсем другое.
Позвал сесть, те подчинились, сели, чинно держась, сложили натруженные руки на коленях. Потом старшая вдруг встала, поправила на голове плат и поклонилась поясно. Князь ответил, не зная, что ожидать следом.
— Ты нас, княже, прости за просьбу такую. Возьми и нас с собой в ополчение.
— Кого?! — широко распахнул на них глаза Александр. — Вас-то куда?!
Бабы разом загалдели:
— Ты не сомневайся, Александр Ярославич, мы и из лука бить умеем, и багром не хуже твоих ратников подцепить сможем...
Они ещё много говорить пробовали, но князь остановил:
— А мужья да дети как же?
Опустила голову та, что речь начала:
— Вдовые мы. И бездетные. А у каких есть, так будет с кем оставить. Возьми, князь.
Александр покачал головой:
— Да то последнее дело, если женщинам надо на войну идти. На что ж тогда мужики нужны?
— Мы ж помочь хотим. Не всё вам, мужикам, нас защищать.
Долго уговаривали женщины князя, а Александр женщин. И всё же почуял Невский, что не осилит он такой уверенности, не сможет переломить настырных баб. Кивнул согласно:
— А давайте так коли вече согласится, то возьму.
Поднимаясь, чтобы идти, старшая твёрдо заявила:
— Согласится!
И была в её голосе такая уверенность, что князь понял — и впрямь согласится. Но женщин не отпустил:
— Куда собрались?
— Так... по домам... — чуть растерялись бабы.
— А пир пировать?
— Какой пир?
— Плох тот хозяин, что гостей не попотчует. Прошу к столу.
Вече согласилось, пришлось и желающим женщинам осваивать боевую науку. Услышав о таком решении веча, Агаша в тот же день явилась к месту учёбы ополченцев. Пестрим ахнул:
— Ты чего это удумала?! С рыцарями биться?
— С тобой пойду! Вот и весь сказ!
Отговорить упорную жену кузнец не смог. Сзади раздался смех воеводы:
— Что, Пестрим, со шведом справился, а с женой не можешь?
— Уйди, не позорь, — попросил кузнец Агашу. Та обиженно надула губы, но на следующий день пришла с младшей сестрой самого Пестрима, Матрёной. Увидев это, он махнул рукой:
— А, делайте что хотите!
Знать бы кузнецу, что именно жена спасёт его, всего израненного, с трудом вытащив из-под убитой лошади рыцаря, и, хотя он не будет дышать, заставит всё же везти во Псков. Станет всю дорогу уговаривать, чтоб не умирал, не оставлял её одну-одинёшеньку на белом свете, умоляя Господа даровать жизнь её любимому. И Господь сжалится, откроет Пестрим глаза. Выходит Агаша любимого, хотя и останется кузнец после похода калекой безручным, потому как порубит ему правую руку немецкий меч. Чуяла Агаша, что может погибнуть муж, потому не пускала, а когда поняла, что всё равно пойдёт, отправилась на рать и сама. Пусть не билась рядом с мужчинами, только еду им варила, да ещё чем помогала, а потом таскала на себе раненых, перевязывала трясущимися руками кровавые следы боя, помогала ковылять к обозу тем, кто мог стоять на ногах.
Можно бы и выступать, но тут испортилась погода — сначала пошёл сильный снег, засыпал всё вокруг так, что и счищать не успевали, а потом четыре дня безостановочно дули ветры. Дороги так перемело, что ни на санях, ни верхом не пробраться. Пришлось ждать.
