Колба предвкушал, сколько золотых монет зазвенят в его казне, а ещё ждал и себе места посадника, только уже в Новгороде. О таком стоило поговорить тайно даже от Твердилы, тот завистлив. Ехал боярин и ломал голову, как такое сделать. Получалось, что нужно очень спешно побывать во Пскове и даже в Риге, чтобы заручиться поддержкой магистра ордена. Но успеть вернуться в Новгород до подхода ливонского войска, потому как, взяв город, рыцари не станут смотреть, чей двор, сожгут и всё тут. Предстояло уговорить магистра не разорять Новгород совсем, просто перекрыть ему торговые пути и подвоз хлеба. Вспомнят новгородцы страшные месяцы недавнего голода и послушают разумного боярина Колбу, откроют городские ворота по примеру псковичей. Но для этого нужно, чтобы рыцари разорили владения не все подряд, а самых строптивых бояр, встали на нужных дорогах, а главное, успели сделать это быстро.
Чтобы ничего не заподозрили в Новгороде, боярин отправил домой послание, что занедужил от тяжких дорог и отлежится до тепла у своего приятеля Сидория в дальней веси, а по подсохшим дорогам прибудет обратно. Теперь он трясся в возке по заснеженной земле Псковщины и мнил себя великим стратегом. Где уж тут Онанию с ним тягаться! Этот глупец только и умеет, что кричать на боярском совете, горлом своё берёт. Конечно, у Онания владений не в пример больше, чем у Колбы, но это пока. И боярин ещё и ещё раз обдумывал каждое слово, которое скажет магистру, что попросит, в чём подскажет. Такого ценного человека как не поблагодарить?
Но жизнь повернула по-другому.
До Пскова он добрался просто, дорога знакома, езжена уже, от Волочка не пошёл по Мсте, а направился в обход Ильменя через Яжелбицы и Руссу прямо к Шелони и на Псков. К городу подъехали под вечер, боялся даже, что не успеют до закрытия ворот, уговаривай потом, чтобы пустили, могли заставить платить за неурочный въезд, а Колба очень не любил зря платить. Но они успели, въехали едва ли не последними. Боярин оглядывался, пытаясь понять, что изменилось в городе с приходом немцев. Особо ничего не замечал, только вон этих самых рыцарей то и дело встречал на улицах.
Колба поспешил ко двору посадника. У ворот его остановил незнакомый дружинник.
— Стой! Куда прёшь?!
Боярин разозлился, он так уже за дорогу прочувствовал себя желанным и долгожданным гостем, ценным человеком, что грубая реальность показалась просто оскорбительной.
— Это кто прёт?! Я к боярину Твердиле Иванковичу еду!
— Нельзя! — совершенно не испугавшись, заслонил собой ворота дюжий охранник.
— А ну зови кого посурьёзней! — потребовал Колба, решив, что пререкаться с каким-то рядовым воином не пристало.
Тот глянул на боярина и вдруг повернулся к нему задом, даже не удостоив ответом. Ворота, вернее, калитка в них, закрылись. Колба заколотил со всех сил:
— А ну открывай! Не то скажу боярину Твердиле, чтоб тебя посекли! Сегодня же в поруб пойдёшь!
Наверное, он долго бы барабанил, но тут откуда-то приехал сам посадник. Увидев колотящего изо всех сил по воротам Колбу, он не сразу и признал новгородского помощника, закричал:
— Эй, кто тут мои ворота рушит?! Сейчас стражу позову!
Колба, узнав голос посадника, живо обернулся, очень жалея, что тот застал его за таким занятием. И Твердило уже узнал Колбу, ахнул:
— Ты откуда это, боярин?
Своему хозяину стража открыла беспрекословно; входя в ворота, Колба со злорадством глянул на давешнего охранника, но тот и глазом не повёл. Спокойно закрыл ворота и снова встал рядом. Колба подумал, что, выйди он сейчас наружу и попробуй тут же вернуться — не пропустит.
— Ох и псы-охранники у тебя! Хоть бы сказал тать, что тебя нет в дому, я что, колотил бы, что ли?
Посадник оглянулся:
— Да не меня они хранят, в тереме и ливонские соглядатаи живут, к ним ни за что не пустят. Мне и то придётся объяснять, кого привёл.
Так и оказалось, уже на пороге терема их встретил новый человек, заступил путь, потребовал:
— Кто? Куда? Зачем?
Говор явно не псковский, значит, немец. Отчего-то Колбе стало неуютно в доме посадника. Его верного холопа в дом не пустили, лошадям овса не дали, так и оставили во дворе стоять. Худо приняли новгородского боярина в псковском детинце.
Выслушав речь новгородца, посадник почему-то поморщился:
— Да это они и без тебя знают.
— Что? — подивился Колба.
— Да всё, и про князя Александра, и про то, что Андрея звать поехал, и про то, что пора.
Колба почувствовал, что из-под ног уходит пол в покоях, где говорили. Значит, у ордена есть и без него свои люди в Новгороде? Кто? Неужто сам Онаний?! Это означало только одно — Колба магистру не слишком нужен и потому тугого кошеля с золотыми монетами не будет. А что будет? Он решил поговорить с посадником начистоту, попросить совета. Твердило усмехнулся, услышав о желании стать посадником от немцев в Новгороде. В Ригу ехать отсоветовал, мол, там тебя и слушать не будут, а в Новгород вернуться как можно скорее и, собрав пожитки, оттуда бежать.
— Чего?! — ошалел от таких речей Колба. — Я, наоборот, к магистру собираюсь.
Посадник уже пожалел, что не сдержался и посоветовал дурню от души, со своего опыта. Теперь разнесёт рыцарям, что посадник сказал: лучше ливонцам не доверять. Он забеспокоился за свою шкуру.
До утра новгородский боярин крутился на своём ложе, а псковский посадник на своём. Каждый думал о том, как теперь быть.
Утром отдохнувшие кони понесли боярина Колбу от стен Пскова по Великой, потом по льду Псковского озера, по Узмени в Чудское озеро, там до устья речки Эмбах и уж по ней до Юрьева, который немцы зовут Дерптом. Он уже знал, что сейчас магистр не в Риге, а именно там. Недалеко от протока Узмени, что соединяет два озера, возвышается остров Вороний. И впрямь столько одновременно взлетевших ворон Колба никогда не видел! Их карканье показалось предвестьем чего-то нехорошего, стало не по себе.
Уже весна, но санные пути ещё не закрыты, следов много, а едущих мало. В такое время да ещё в ледоход особо заметно присутствие человека — на снегу то тут, то там валялись какие-то обломки, видно саней, занесённая снегом шапка, ошмётки сена, даже конская подкова... Дорога по весне грязная, разглядывать её не хотелось, Колба закрыл глаза, продолжая раздумывать о предстоящей встрече с магистром, но теперь уже по-новому. Нет, он не даст оставить себя в стороне, если придётся, даже о посаднике Твердиле Иванковиче расскажет, о его вчерашних словах... Колба сделал вид, что не всё понял, но посадник больше ничего говорить не стал. «Опасается», — подумал новгородец и был прав.
Въехать на лёд Эмбаха не успели, сзади раздался окрик:
— Стой!
Их догоняли дюжие молодцы на крепких конях, поверх доспехов накинуты белые плащи с огромными чёрными крестами, от таких и захочешь, не уйдёшь. Но Колба уходить не собирался, вины ни в чём не чуя, хотя вокруг не было видно ни души. Его возница, наоборот, отчего-то забоялся:
