Финну было легко. Он жил в кампусе Американского университета, так что он мог оставить своему соседу по комнате записку, завещать ему телевизор и заначку вишневой колы и уйти.
Мне же нужно было дождаться, пока мать с ее новым бойфрендом, разряженные в вечернее платье и фрак, уйдут на какое-то благотворительное мероприятие. Лишь после этого я смогла пробраться к себе в комнату и отделить то, что по-настоящему необходимо, от того, что я просто не в силах оставить. Я положила в сумку запасную одежду, зубную щетку, пачку денег, которые уже несколько недель таскала у матери из кошелька по купюре за раз, ее лучшие драгоценности, чтобы сдать их в ломбард и разжиться еще наличными, и четыре выцветших листа бумаги из желтого блокнота – мой единственный страховой полис.
На пороге я обернулась и посмотрела на свою кровать, на постеры на стене, на свалку из украшений, косметики и оберток от жвачки на комоде. Это все теперь выглядело, как иной мир, какое-то место, существовавшее лишь во сне. На тумбочке валялась лицом вниз фотография в рамке. Я подняла ее и посмотрела на три радостных лица. Внезапно мне отчаянно захотелось взять ее с собой.
Но места в сумке не было. Я положила фотографию обратно и закрыла за собой дверь.
Я прошла по коридору и спустилась по лестнице. Шла я в носках, а свои самые прочные кроссовки несла в руках. Я уже почти добралась до входной двери, когда из темноты выступила Лус; возраст и печаль избороздили ее лицо.
При виде ее я мгновенно почувствовала себя ребенком, и у меня задрожала нижняя губа.
– Мне нужно уйти.
– Милая…
– Мне опасно здесь оставаться, – сказала я. – И ты тоже в опасности, пока я тут.
Лус обняла меня и стала укачивать, и горючие слезы, которые я до этого сдерживала, вырвались наружу.
– Я люблю тебя, Лус, – сказала я, вытирая слезы рукавом.
– И я тебя, милая.
Перед глазами снова все поплыло, и я увидела сквозь призрак Лус очертания лица Джеймса и кафельный пол туалета. Две картинки наложились друг на друга и сплавились воедино, прежде чем разделиться.
– Марина! – Джеймс протянул ко мне руку, но не решился коснуться. – Эм!
Мир вращался, и Джеймс ушел в тень. Я снова была в камере, и директор стоял передо мной и говорил мне со злобной ухмылкой, что Лус арестована по подозрению в террористической деятельности.
– Скажи мне, где документы, – потребовал он.
Я заплакала. Это было еще до того, как я научилась ни за что и никогда не плакать при Рихтере. До того, как я исчерпала отпущенный на мою жизнь лимит слез и сделалась сухой и мертвой изнутри. Я знала, что случится. Какой-то частью рассудка, все еще осознающей себя в туалете офиса, я помнила, что Рихтер с позволения Джеймса отправит Лус на Лонг-Айленд, в лагерь ФЕМА, агентства по управлению страной в кризисных ситуациях, – лишь за то, что она любила меня.
Прикосновение к лицу выдернуло меня обратно в нынешнее время, и я пришла в себя. Я лежала на холодном полу туалета и смотрела в округлившиеся глаза Джеймса.
– Эм! – позвал он.
Я откатилась от него и попыталась отдышаться.
– Что за чертовщина тут творилась? – спросил Джеймс. – У тебя закатились глаза, ты рухнула и принялась дрожать и… рябить.
– Это время. – Я попыталась сглотнуть, прогнать сухость из горла. – Я – парадокс, а время не любит парадоксов. Оно пытается уничтожить меня. И сделает это рано или поздно. Удивляюсь, почему ты не попытался забрать пистолет.
– Я пытался. Но ты будто окаменела, и я не смог вынуть его из твоей руки.
Я посмотрела на ладонь с красным отпечатком рукояти на ней.
– А!..
Несмотря на заметное потрясение, Джеймс не унимался.
– Ты сказала, что Финн и Марина уехали из округа Колумбия.
– Верно. Они проведут в бегах год, но потом ты поймаешь их. Ты запрешь их там же, где прячешь свою «Кассандру». Ты продержишь их там… сколько, четыре месяца? Может, больше. И почти каждый день Рихтер будет допрашивать их и требовать сказать, где документы.
– Допрашивать?
Я просто посмотрела на него, вспоминая избиения, дни, когда мне не давали спать, крики Финна за стеной. Не думаю, что ему требовалось объяснять все в подробностях.
– О господи… – прошептал Джеймс.
– Иногда ты будешь смотреть на это, но я не думаю, что тебе это нравится, – сказала я. – У тебя будет такое выражение глаз, будто ты воздвиг стену между тем, что ты видишь, и своим мозгом. Я думаю, ты пытаешься проявить себя перед Рихтером, продемонстрировать ему, что ты вовсе не тот трепетный маленький гений, которым он тебя считает.
Джеймс уставился в пол, так что я видела только его макушку. Темные волосы, обычно такие аккуратные, сделались непослушными за время разъездов, из-за того, что Джеймс постоянно ерошил их. Еще несколько минут, и я заставлю его понять, почему у меня нет выбора, и тогда всажу пулю в эту макушку.
– Но иногда по ночам, – продолжала я, – когда база затихает, ты будешь приходить ко мне в камеру. Ты будешь садиться на пол напротив моей койки, вот как сейчас, и рассказывать мне, как тебе неприятно то, что происходит со мной. Если бы я только отдала Рихтеру то, что он требует, ты бы смог все изменить. Ты будешь часами напролет пытаться убедить меня, что ты творишь добро с помощью «Кассандры», рассказывать про спасенные жизни, предотвращенные бедствия, чудесные перемены, которые сможет произвести правительство. Я думаю, ты нуждаешься в том, чтобы я тоже поверила в это. Я уверена, что Рихтер желает нашей смерти, но ты заставляешь его сохранять нам жизнь, потому что мы нужны тебе, чтобы верить, что ты поступаешь правильно. Для тебя невыносимы сомнения, которые мы заронили в твою душу, когда отказались последовать за тобой. И я думаю, что по-своему ты скучаешь по нам. Ты очень долго не мог ни с кем сблизиться, потому что сосредоточился на своей миссии, и, думаю, ты скучаешь по прежнему себе, который это мог.
– Но теперь я все это знаю! – сказал Джеймс. – Я не допущу, чтобы это произошло снова!
Я покачала головой.
– Я пыталась. Это не работает. Ты можешь пообещать мне, что не станешь строить «Кассандру» – теперь, когда ты знаешь, что это можно сделать?
Джеймс заколебался.
– Вот видишь? – сказала я. – Ты не сможешь этого не сделать. А как только ты ее построишь, все остальное начнет цепляться друг за дружку, как падающие костяшки домино. Это мое пятнадцатое путешествие назад во времени. Я оставляла себе список, в котором перечисляла, что я уже пыталась сделать, чтобы предотвратить такое будущее. Я говорила с тобой, и с Натом, и с доктором Фейнбергом. Я пыталась сделать так, чтобы ты поступил в Принстон, а не в Университет Джона Хопкинса, и пыталась добиться, чтобы тебя исключили. Я уничтожила твой компьютер и твои записи. Я избавилась от инженера, который помог тебе построить «Кассандру». Я испробовала все, что только могла, чтобы предотвратить это, но ничего не сработало. Мне очень жаль, Джеймс, но ты сам изо всех сил старался убедить меня, что иногда кому-то приходится умирать ради большего блага.
