Его лихорадочный труд начал беспокоить меня. Он был слишком напряженным, даже для Джеймса. Мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня и что-нибудь сказал – что угодно, только бы перестал, как одержимый, чиркать ручкой по бумаге, – и я сказала:
– Джеймс, будешь есть?
– Он поел, – сказал Финн. Джеймс судорожно что-то вычеркнул.
– Ты имеешь в виду тот бутерброд, от которого он пару раз откусил? – сказала я, кивнув на забытый бутерброд и джем на столе. – Сомневаюсь, что это можно считать едой.
– Кто бы говорил, – кротко произнес Финн.
Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Лус взглянула было на меня и быстренько вернулась к вязанию.
– Что это значит? – спросила я.
– Ничего.
– Нет, ты скажи!
– Это значит – уймись, Марина. Он поест, когда проголодается.
– Я просто пытаюсь позаботиться о нем, а не…
– О господи! Я все еще здесь! Ясно?
Я обернулась к Джеймсу. Он вскочил и швырнул свой блокнот в дальний угол. Тот врезался в стену и сполз за кресло.
– Это Нат умирает, а не я!
Я задохнулась.
– Джеймс…
– Милый, они просто хотели помочь, – сказала Вивианна.
Джеймс схватил куртку.
– Я пойду проветрюсь.
Я вскочила.
– Я с тобой!
– Марина, нет! Мне нужно… – Джеймс глубоко вздохнул и заговорил тише. – Мне нужно немного побыть одному. Хорошо?
Я опустилась обратно в кресло и сморгнула слезы.
– Ладно.
Когда он вышел, я уткнулась лицом в колени и накрыла голову руками.
– Дай ему подышать, Эм.
– Заткнись, Финн! – крикнула я.
Восемь
ЭМ
От сидения на холоде ноги начало сводить судорогой. Я вытянула их перед собой и пошевелила, чтоб восстановить кровообращение. Лучше было сосредоточиться на боли в икрах и покалывании в пальцах ног, чем на бездонной яме вместо желудка.
Финн посмотрел на небо. Уж не знаю зачем. Звезд в городе нет, ничего там не увидишь, кроме черноты и размытого голубоватого свечения уличных фонарей.
– Наверное, уже скоро, – сказал он.
– Я знаю.
– Как ты себя чувствуешь?
– А ты как думаешь?
Он положил руку на мой стиснутый кулак. Первым моим порывом было отдернуть руку, но я заставила себя не двигаться. Соприкосновение его кожи с моей до сих пор было для меня новым и странным ощущением. После стольких месяцев без тактильных контактов его прикосновение обжигало. Финн стал массировать мне пальцы и продолжал, пока я не начала расслабляться.
– Мы придумаем другой способ, – сказал он. – Этот слишком поганый.
Я покачала головой.
– Другого способа нет. Мы уже перепробовали все.
– Мне так жаль, Эм…
– Не жалей, – сказала я. – Я ненавижу все, что он сделал. Я ненавижу его. С его исчезновением мир станет лучше.
Финн обнял меня за плечи.
– Окей, – сказал он успокаивающе. Он явно не верил мне, но кому, по его мнению, я лгала, ему или себе? Может, моя ненависть не однородна, может, она смешана со множеством других чувств, но она истинна. Она горит во мне ярчайшим, раскаленным пламенем.
Я могу это сделать. Я прихлопнула слабость, заворочавшуюся у меня внутри. Я могу это сделать!
Я прислонилась к Финну и вдохнула его запах. Хотя, наверное, это был запах Коннора. Стиральный порошок и въевшийся сигаретный дым. Я закрыла глаза, и у меня получилось вспомнить, как Финн пах раньше: мыло и тот ужасный одеколон, которым он обливался в особых случаях. А потом – грязь и пот беглеца. Я крепче прижалась к его коже. Я подумала о шрамах, скрытых одеждой, о синяках, которые еще могли сохраниться после последних побоев – обо всем, лишь бы раздуть пламя гнева, чтобы оно выжгло все остальное.
Я ненавижу его. Ненавижу его. Ненавижу.
– Не думай о нем, – сказал Финн, словно прочитав мои мысли. Он потер мои руки, пытаясь согреть их. – Думай о ней.
О ней. О Марине. Она сейчас где-то в этом здании, страдает и ничего не понимает, и, возможно, грызет ногти до мяса. Финн прав. Я делаю все это ради Марины. Сильнее всего я хочу, чтобы она была счастлива и жила той жизнью, которую заслуживает. Моя любовь к ней – куда более мощная движущая сила, чем ненависть к нему.
Финн поцеловал меня в макушку, и я вздрогнула. Его губы спустились к моему виску, потом к щеке, касаясь их поцелуями.
– Эм… – протянул он.
Я повернулась лицом к нему, и наши лица оказались так близко друг к другу, что я ощутила его дыхание.
– Чего?
– Я знаю, что ты уже знаешь, – сказал Финн, – но я всегда хотел видеть тебя в тот момент, когда скажу это на самом деле. Я знаю, что момент сейчас неподходящий, но…
О боже, Финн! Не надо!
– Но скоро мы исчезнем, так что это мой последний шанс. – Он робко улыбнулся мне. – Я люблю тебя.
Он был прав, я это знала, но внезапно я почувствовала, что не могу смотреть ему в глаза. Это чересчур. Мое лицо горело, невзирая на холод, и я отвела взгляд, машинально повернувшись к двери здания, за которым мы следили.
Дверь чуть приоткрылась, и оттуда показалась чья-то фигура.
– Это он! – прошептала я.
Я бы узнала его где угодно – даже в темноте, даже ссутулившегося, в медицинском костюме с чужого плеча. Я старалась не присматриваться к нему слишком внимательно. Я не хотела видеть его лицо.
Я устроилась на корточках за «Цивиком», Финн – рядом со мной. От его быстрого дыхания рядом с нами висели облачка пара. На этот раз он помалкивал – лишь дотронулся до моей спины, напоминая о своем присутствии.
У меня так дрожали пальцы, что ни в какую не получалось снять пистолет с предохранителя. Я закрыла глаза и попыталась найти в себе хоть капельку спокойствия, чтобы сосредоточиться.
«Марина».
Дрожь прекратилась, и предохранитель поддался. Я не хочу помнить, кем он был. Того человека давно уже нет, он мертв. Я буду думать лишь о том, кем он станет.
Я буду думать только о Марине.
Я в последний раз вздохнула поглубже, встала, прицелилась в голову Джеймсу Шоу и нажала на спусковой крючок.
Пистолет бешено дернулся у меня в руке, и меня отшвырнуло назад.
Назад, назад, назад…
Кто-то обхватил меня за талию и потянул прочь, ветер трепал мои волосы, мир расплывался перед глазами. Я одновременно и летела, и падала. Финн, пистолет, больница – все размазалось серыми пятнами, и на их месте возник другой мир.
