– Что это значит?
– Сломанная челюсть, ребра, вывихнутое плечо…
– Юра? И все это теперь знают?
– Да, все. И мне тоже это не нравится. Если бы я знал, я бы отправил Егора куда-то на стажировку. Если бы они ночью подрались, то я бы просто уволил Егора, но теперь все знают, что они из-за тебя это сделали. Это было днем, и их половина местного персонала видела.
– И никто их не остановил?
– Да кто бы их остановил? Они оба сильные мужики. Мисценовский хоть и не спал двое суток, но я лично под его тяжелую руку не стал бы соваться. Хотя… остановили же все-таки. Нашлись там… Я заставил Олега с Сашкой привести его ко мне. Сначала вызверился на него, а потом смотрю: а он меня и не слышит. Смотрит в одну точку. Я ему говорю: из-за тебя пациенты страдают. А он: мне все равно. Я ему: ты чуть человека не убил, и сел бы. А он: ей все хуже и хуже. Я ему говорю: опомнись, у тебя сын, нельзя так из-за женщины, ты когда Мишу последний раз видел? И вот тут он сказал самую страшную вещь. Он сказал, что ему не нужен ни сын, ни отец, ни работа, ни его жизнь, если ты умрешь. Он сказал, что ничего не хочет! Я думал – тресну его, а потом… Мария, мне жаль его стало. Я думал, что все, он сломался. И пацаны это чувствовали. Потому что никто из троих, а потом и Никита пришел, никто и слова поперек не сказал. Сидели у меня там, склонив головы, и никто из его друзей не пытался его образумить. Они понимали, что бесполезно. Короче, замял я этот инцидент, и кадровичке рот закрыл, когда она подначивала начать служебное расследование… Я без двух хороших нейрохирургов остался! Но через пару дней пришел препарат. Ты перестала бредить и уснула нормальным сном. И он вернулся. Работает, как раньше, как будто и не было ничего. Только я теперь знаю, что за черти в этом омуте. Я знаю, что он может сорваться и с какими последствиями. Ему плевать, как на него люди смотрят, и что будет дальше. Он знает, что от его рук никто не откажется. Только профессиональное признание одно, а ваше женское признание… это совсем другое. Сердцу не прикажешь, но… притворись хоть на какое-то время? Пусть он остынет. Ты должна отдавать себе отчет, что может стоять за твоими необдуманными поступками, что он может натворить и с другими, и с собой! Пусть Миша не твой сын, но я же вижу, как ты к мальчику относишься. Если он тебе дорог, а Юру ты не ценишь, то… Я не могу тебя заставить любить Мисценовского. Хоть тут медсестры по нем и вздыхают, но… Это они не знают, с кем хотят иметь дело. Он тяжелый человек. Они все у меня тяжелые. Я – сам в разводе. Но Юра… он совсем не подарок. Но ради Миши! У него же, кроме отца, – никого!
Я уже давно закрывала лицо руками. Слезы просились, но я их еще сдерживала. Горло схватил мертвой хваткой комок горечи. Я не умею ценить добро, я не заслужила такого отношения. И хотя Макарыч тоже ошибался, но, в отличие от Зои, он говорил правильные вещи.
– Я не… – Я взяла платок. – Спасибо, что рассказали. Они бы ничего не сказали мне… Мишка что же, один был?
– Ну дней пять, как минимум.
Комок вырос.
– Я вас поняла. С ними все будет хорошо. У вас будет нейрохирург, по крайней мере один.
– Да он не мне лично, он людям нужен.
– Я знаю.
– Просто пожалей его. И не болей.
Он ушел. Я чувствовала себя придавленной к кровати, на которой сидела. Не сойти мне с места. Я не могла анализировать сказанное и пытаться понять значение всего.
– Привет! – вывел меня из ступора Юра.
Я молча посмотрела на него. Он зашел в палату как обычно, сел напротив. Он всегда так спокойно и уверенно ходит, всегда следит за мной взглядом. Я к этому привыкла. Я привыкла к его вниманию и никак не оценивала это. Я его не ценю? Макарыч прав, я не могу его ценить. Он же бесценный. Ну он же Юра! А я никогда не падала перед Богом на колени. Я принимаю его величие как данность и при этом не умаляю своей значимости, живу своей жизнью. А вот любить его? Мне это и в голову не приходило. Как его можно любить, он же Бог! Я привыкла любить снисходительно, спускаясь вниз к желающему. Это мне понятно, хотя и опротивело.
Когда я узнала о его проблемах, он стал мне ближе, потому что я поняла, что нужна ему. Но это все равно не то снисхождение, которое было к Вадиму, и не то, о котором просил его шеф. Я могу попытаться приблизиться к нему и дать ему что-то новое, поделиться собой, но потом я вернусь на свои позиции. Я никогда не смогу контролировать этого человека, как хотела Зоя, и не смогу его жалеть, как просит Макарыч. Он выше этого. Я всегда уважала Юру и стремилась к его обществу, но я не помышляла о том, чтобы быть с ним нежной, ласковой и умышленно заботливой. Я ему помогала, но это была не забота о нем, это было решение моих собственных задач.
Я так живу, я иду по своему пути, и я не могу все время оглядываться на того, кто сильнее меня. Бог подарил мне жизнь, и я не верю, что он искренне хочет, чтобы я ее потратила на восхваление его. Он хочет, чтобы я ею жила. Все, что дал мне Юра… для меня же! Мне нужна была новая жизнь, мне нужен был Миша и новые возможности, это мне нужен был комфорт и новые туфли. Во мне была истинная причина всех моих поступков. Я сама хотела быть с ними рядом. А вот так, дать что-то ему, не рассчитывая на взаимность? Я так могу? А что я могу?
– Ты со мной не разговариваешь?
– Разговариваю.
– Почему тогда не отвечаешь на мои вопросы? Почему так смотришь? Как твоя рука?
– Ноет, но без бинтов лучше.
– Висок?
– Тоналкой не закрасить…
– Осталась царапина только, может, будет маленький шрам. Если хочешь, тебе его потом затянут.
– Не надо, пусть будет напоминание о моей глупости.
– Мне не нужно это напоминание.
Ему? Как долго он хочет быть со мной? Он потрогал лоб, посветил на лицо.
– Все хорошо, Юра. Болезни как не было.
– Расскажи мне. Ты очень слаба еще.
– Я имею в виду: не осталось ни насморка, ни боли в горле, ни кашля. Как будто и не было всего того…
– Хорошо, но то, что мы едем домой, не означает, что ты полностью вернешься к прежней жизни.
Я согласна была сесть под домашний арест! Я согласна была выполнять все его инструкции! Стало очень сложно замолчать и не броситься благодарить его за все, что он сделал, и не ругать за Егора и не возмущаться: он что, видел меня голую? Переодевал меня? Одно дело презентовать мужчине красивое сильное тело, а другое – больное и измученное. Какая там презентация… Мне было неприятно думать об этом.
– Поехали?
– Поехали.
Миша сидел тихонько на кухне, пока я не вошла. Там стояли цветы, торт и свечи. Он меня ждал. Они меня ждали.
– Кто это все сделал? – Мишка был в доме один.
– Я освободился раньше сегодня.
– Ты из дому за мной приехал? – Я хотела улыбнуться, поблагодарить, похвалить Мишу за терпение, с которым он тут прятался, но не смогла. Я не смогла оценить их поступок достойно. Я просто села за стол и заплакала.
