Молодой – ответил смехом.
Я повернула голову. Больничные стены. Возле меня стояла капельница. Игла торчала в вене на одной руке. Я повернула голову и посмотрела на другую руку. Она была перебинтована, я попыталась ее поднять, но казалась, что она чужая и принадлежит какому-то великану, раз такая тяжелая. Я вздохнула. Кто-то подошел.
– Ой, кто это у нас открыл глазки?
Старческий голос, который только что не верил в скидки, верил в то, что у меня «глазки». Мои веки мне казались тоже великанскими, потому что поднимать и опускать их было сложно.
– Я в больнице? Что со мной?
– Ты болеешь, поэтому нужно слушаться и не дергаться. Я уже и не знаю, куда тебя колоть. Все вены исколоты на этой руке и на ладошке, – говорила она сама с собой. – Ничего, ты уже пойдешь на поправку, и тебя не надо будет капать.
Я рада была, что ей будет меньше работы и хлопот с моими венами.
– Очень чешется нос.
– Давай почешу? – Фух, вот она – первая радость!
– Вера Анатольевна, позвоните в нейрохирургию. Пусть Мисценовскому передадут, что она пришла в себя. Здравствуй, Маша.
– Здрасьте.
Ее голоса я раньше не слышала. Я ее откуда-то знаю… Она наклонилась надо мной, и я услышала приятный запах духов. Волосы собраны в хвост, полные губы, полная грудь. Жаль, что я не мужчина. Это была бы вторая радость.
– Вы мой доктор?
– Да… Ты не узнаешь меня?
Я молчала.
– Как тебя зовут?
– Маричка.
– Правильно, хотя я и сказала: Маша. Сколько тебе лет?
– Тридцать.
– Какой сегодня день?
– Не знаю…
– Ты помнишь, как ты сюда попала?
– Я упала и замерзла. За мной приехали ваши коллеги Юрий Мисценовский и Олег Ермоленко. Они, наверное, меня сюда и привезли. Что со мной? Зачем капельница?
– Маричка, сегодня двенадцатое октября. Ты четыре дня не приходила в сознание, держалась очень высокая температура. У тебя тяжелая форма пневмонии обоих легких. Была. Общими усилиями мы приведем тебя в порядок. Самое страшное ты проспала.
– Когда был прием – было пятое октября. Вы сказали, что четыре дня я была без сознания, а еще три дня?
– Ты спала. Просыпалась, пила воду. Мы ставили тебе капельницы. Но ты восстанавливалась. Ты пережила сильный стресс еще до обострения болезни, а потом организм сильно боролся и устал. Вот и три дня сна. Но это был спокойный, хороший сон.
– Я не помню.
– Это нормально. Ты еще будешь спать. Ты еще не выздоровела. Сейчас день, я приду вечером и осмотрю тебя. Отдыхай.
– Вас зовут Анна, да? И вы заведующий пульмонологией?
– Да, – она улыбнулась.
Вера Анатольевна принесла воды.
– Ему передадут. Но сейчас он на операции, что-то там важное.
Конечно, важное. Колупается в чьей-то спине или голове, пока я тут вылеживаюсь. С кем же Миша? Я не додумала мысль и уснула. Когда я проснулась, Юра с Анной о чем-то говорили.
– Привет.
Он наклонился:
– Привет.
Он старался улыбаться и внимательно смотрел на меня.
– Я ужасно выгляжу.
– Ты уже требовала зеркало?
– Нет, только сейчас об этом вспомнила. Все равно руки болят держать зеркало или что-то еще.
– Сейчас Аня тебя послушает. А потом я поменяю повязку и дам тебе зеркало.
– Хрипы есть, и сильные. Болит здесь? – Она убрала стетоскоп и надавила на грудную клетку.
– Да! – сказала я поспешно и закашлялась. – У меня нет места, где не болит. Грудь, голова, руки, все тело.
– После всего перенесенного это ожидаемо, – сказала Аня.
– А я перенесла это уже?
– Ты переносишь, все будет хорошо. – Она посмотрела на Юру. – Завтра утром сделаем рентгенографию. Менять схему лечения пока не будем.
– Завтра нужно добавить… я утром зайду к тебе, – сказал он.
– Хорошо. Спокойной ночи, – сказала доктор и ушла.
Юра снял с моей головы бинты, промокнул рану.
– Больно!
– Потерпи, еще чуть-чуть.
Замотал назад. Потом то же самое проделал с рукой. Под бинтами была сине-зеленая кожа.
– Ужас какой! Ты мне зеркало дашь?
– Давай завтра?
– О, мамочки, я так ужасна? Уходи отсюда.
Он закончил с рукой.
– Маричка, ты очень сильно заболела. Твоя жизнь была в опасности.
– Воспаление легких сейчас лечат не так, как в начале прошлого века…
– У тебя была острая форма. Перед этим происшествием ты простудилась и не долечилась до конца, а потом столько времени провела на диком холоде, можно сказать, в летней одежде. И ты даже не представляешь, как меня радует то, что ты просишь зеркало. Только не расстраивайся так, что я тебе его не даю пока. Давай лучше попьем кефир?
– Пусть меня кормит и за мной ухаживает Вера Анатольевна.
Он ничего не сказал. Протянул чайную ложку с кефиром. Есть не хотелось, но меня заставили выпить несколько ложек.
– Мне нужно идти к Мише.
– Иди.
Юра ушел. Меня волновал вопрос: он на меня сердится? Но я не чувствовала сейчас в себе сил выяснять отношения. Такие вопросы нельзя даже без выверенного мейк-апа задавать, не то что в моем состоянии.
Количество уколов и таблеток к концу следующего дня только выросло, внутривенно постоянно что-то вливали, приходили гастроэнтеролог и гепатолог. Несколько раз меня вывозили на обследование.
– Юра, сегодня ко мне целая комиссия приходила! – сказала я вечером. – Почему, ведь на рентгене были видны улучшения?
– Ты вчера только пришла в себя, – говорил он. – Открывай рот!
– Что это?
– Печеное яблоко.
Я послушалась.
– Но почему такие узкие специалисты? Травматолог ни разу не пришел, а гепатолог был!
– Вот так и скажи, что ты Олега хочешь видеть!
– Он уже приходил…
– Да? Я ничего не знаю об этом.
Я проглотила еще одну ложку.
– А ты тут все знаешь, да? Вера Анатольевна звонит твоей Вале каждый раз, как я пописаю!
Он всунул мне еще одну ложку в рот.
– Где ты взял печеное яблоко?
– Испек.
– Сам?
– Да. Нравится?
– Угу. Юра, зачем приходили эти доктора? И таблеток так много…
