– Не манипулируй, ты просто знаешь, что у меня завтра операции.
– И это я тоже знаю. Спокойной ночи, Юра.
Мы не целовались на прощанье и расстались как обычно. Мы опять не начали наш роман. Мы опять отпустили тормоза, полетали, остановились, осмотрелись и поехали на обычной скорости.
Я проснулась под утро. Мишка плакал, тихонько так, с перерывами…
Я подошла, прикоснулась ко лбу и сразу выскочила к медсестре, та принесла новый раствор для капельницы. Сбитая ночью температура начала расти, ребенок был мокрым от пота, из глаз слезки не капали, но он все время ныл. Я переодела его в сухую пижамку, посмотрела на часы – 03:20. Я уснула после часа, когда мы сбили показатель до 37,4. Нельзя было! И как я вообще проснулась? Он так тихо подавал знаки, а меня же не добудишься…
Надо было, чтобы Юра оставался, он-то спит чутко, он бы сразу к нему встал. Температура зашла за тридцать девять, а ведь если бы я проснулась раньше, мы бы и сбивать начали раньше. Я ругала себя.
«Я тут, я поруч, Мішутка. Все буде добре».
Мой голос или раствор – скорее всего – его успокаивал. Уже четыре на часах, я посмотрела на термометр – тридцать восемь и три.
«Вже краще, солоденький мій. Вже краще, мій хлопчик. Ти – молодець! Ти борешся».
Я встала и подошла к окну.
– Мааа… – сказал он.
«…річка» – добавила я по привычке себе под нос.
– Мам! Мама! – слабеньким голосом требовал он.
Я медленно развернулась, понимая, что уже это слышала. Я от этого проснулась! «Он меня назвал мамой. Нет, он не меня… Ему плохо, и он звал маму! Образ матери. Он к нему обращается. Стоп, какой образ матери? Как какой? Из мультика».
– Ма-а-а-ам… – срывающимся на плач голосом Миша прервал мой внутренний монолог.
Я подошла.
Он не видел меня, он был в своих снах, в своих кошмариках. Ему плохо, и ему нужна мама. И деткам легче произносить эти звуки… Хотя раньше я их от него не слышала. Я поцеловала его в лобик и начала гладить по головке, целовать ручки:
– Я тут, мій солодкий.
Я тут, я не мама, но я рядом. И я не должна спать, потому что нельзя, чтобы меня заменил Юра и услышал это. Он подумает, что ребенок так меня называет. Отношения усложнятся. Нет, не надо. Я лучше спать не буду.
Мишка глубоко и размеренно дышал. Он спал. Я засунула ему под мышку градусник. Подождала, достала – тридцать семь и два. Я не буду спать. Буду ждать!
Я открыла глаза от того, что зашел терапевт. На часах было семь. Сон затащил меня к себе прямо в кресле, у Мишкиной кроватки.
Я проснулась с болью в горле, но ничего не сказала об этом Юре, когда он позже зашел к нам с завтраком и моими вещами:
– Вот ноутбук, планшет и книга, с которой ты последнюю неделю работаешь. В этом пакете – одежда и белье. Тут косметика. Проверь, я все правильно взял?
Я проверила. Средство для умывания, тоник увлажняющий, кремы, зубная щетка, расческа, вышивка, домашнее платье, колготки, даже несколько пар трусиков. Если бы не было вчерашнего откровения, я бы не обратила внимания на этот жест. Я уже воспринимаю такое его отношение ко мне как само собой разумеющиеся.
– Спасибо.
С Мишиной болезнью мы боролись несколько дней. Темы наших разговоров сузились до антибиотиков, пробиотиков, капельниц и показателей ртутного столбика. Каждый день Юра делал попытку сменить меня. Я отправляла его домой и просила приходить только в обеденный перерыв, мотивируя это тем, что утром и вечером он тратит на нас время, которое должно принадлежать сну. На этой неделе график его операций и консультаций сильно выходил за пределы нормированного рабочего дня.
Но Юра все равно заносил для меня утром кофе из кофейни по пути на работу и заходил поцеловать Мишу перед сном. Это было не в моих интересах, потому что именно утром и вечером у меня случались приступы кашля.
Я заболела, и, хотя терапевт не услышал в моих бронхах ничего, кроме жесткого дыхания, я знала: Юра отправит меня домой, как только услышит первый чих. Я боялась оставлять их вдвоем на ночь сейчас, когда Мишка болеет. У меня появилась на то серьезная причина: Мишка часто звал маму. Иногда мне казалось, что это он меня зовет. Это происходило только ночью, но при этом у него не всегда была высокая температура… Однажды мне показалось, что он сказал это утром, играя со мной. Я пытливо посмотрела на него, но он уже отвлекся, и я решила не переспрашивать. Но в те секунды, пока я ждала повторения, мое сердце не билось.
Я хотела понять, что это значит. Он думает, что я мама? Или помнит, что я Маричка, его подружка, его няня, хотя так меня никто не называет, кроме совсем чужих? Я – мама? Нет, я же так… Сердце вернулось в свой ритм. Со мной происходило что-то странное: я боялась этого слова, и больше всего я боялась, что его услышит Юра. И… я хотела это услышать сама. Мне оно нравилось, и я чувствовала, что делаю что-то нехорошее, ожидая по ночам, как он это скажет. Это что-то порочное, так нельзя! В чем грех? Не знаю, но нельзя! Нельзя меня так называть, я же скоро уеду от тебя. А как я уеду, если я мама? И что, нам придется объяснять ему, что я тут так, ненадолго? А вдруг он не захочет понимать? А в чем разница между мной и мамой?
«Ну в чем?» – спрашивала я себя, глядя в потолок, который на котором лежали блики света из коридора.
«Я тебя, Миша, в животике не носила, – объясняла я мысленно. – Я… Я не кормила тебя… Но и мама не кормила… Я тебя…» Я не знаю, в чем еще разница! Я сердилась и ждала, когда он опять это скажет.
Однажды случилось то, что в бытность работы тележурналисткой происходило со мной регулярно, раз в сезон, голосовые связки были постоянно напряжены, и о щадящем молчащем режиме не могло даже речи идти. У меня раньше часто пропадал голос.
– Доброе утро! – сказал Юра, протягивая мне латте.
Горячее молоко мне сейчас было противопоказано.
– Привет, – прошептала я.
– Чего шепчешь? Мишка же уже не спит? – спросил он, вынимая сына из постели. Мальчик выглядел бледным, но жизнерадостным. Значит, идем на поправку.
– Температура была? – спросил Юра, имея в виду Мишу.
Я отрицательно помотала головой. Он посмотрел на меня. Подошел и потрогал лоб.
– И сколько?
– Вечером было тридцать семь и семь.
– Скажи теперь без шепота.
– Я не оставлю Мишу тут одного, – прохрипела я. Получилось чуть громче, чем шепот.
– Лучше молчи. Давно это?
Я закашлялась.
– Судя по кашлю, уже не первый день. – Он начал сердиться. – Почему молчала?
Я ничего не ответила.
– Отлично! Мишу выписываем, а ты останешься здесь.
– Здесь детское отделение.
