Он вспоминал этот длинный день и слушал, как она безвольно шагала за его спиной. И тут боковым зрением он увидел конец черной полосы, потому что они проходили мимо забора с надписью: «Ленина 1/2».
– Ленина – это туда!
Они пошлепали по месиву, в которое ливень превратил сельскую улицу. Хорошо хоть кое-где фонари освещали путь.
– Как же мне понадобились бы сейчас мои резиновые сапожки! Вот по таким «дорогам» в них нужно ходить! – захныкала она.
Дом номер четырнадцать, номер шестнадцать…
– Наверное, нам сюда, – неуверенно сказал Юра. На калитке не было надписей. По логике, здесь – Ленина, восемнадцать.
От калитки в глубь двора вела длинная грязная полоса, в прошлом – тропинка. Они потопали по ней. Впереди показалось низкое темное строение.
– Юра, что мы ищем?
– Качели. Я их вижу! Иди сюда!
Они подошли к длинной доске, цепями подвешенной к дереву. Ему было неудобно наклоняться – с Мишей за спиной, – и он попросил ее поднять все кирпичи под качелями. Подсветил ей мобильным, и под одним из камней она нашла ключ, радостно подняв его вверх. Что бы ни было в этом строении, но оно – под крышей.
Она подошла к дому, он заметил, что клеенка уже даже не прикрывает ей голову. Маричка, казалось, не обращала на это внимания. Но то, что игнорировал мозг, показывали руки – они не хотели слушаться и проворачивать ключ. Она пыхтела и дышала на пальцы. Он отодвинул ее, нажал на ключ, тот провернулся, и в замке щелкнуло.
Они стояли посреди темной комнаты очень старого дома. Он подсветил телефоном: комнату разделяло глиняное сооружение, видимо печь. Что за ней – он не видел. Там был совершенно черный угол. Кажется, в комнате всего два окна, и очень маленькие. Оба – возле входа. Но они слабо помогали, свет месяца с трудом пробивался сквозь облака.
– Похоже на мазанку, – сказала она, притрагиваясь к глиняной стене. – Когда-то давно это был настоящий дом. Сколько ему?
– Мне все равно, главное – здесь крыша не дырявая. Я поищу дрова, а ты возьми ребенка.
Он снял с себя Мишу. Как ни странно, тот не спал, хотя и бодрствующим его тоже назвать было нельзя. Он был в полудреме. Юра пошел в сени, нашел там сухие дрова и одеяло. Вернулся и застал их в таком же состоянии – Маричка ощупывала стены, ребенок завороженно смотрел то ли на нее, то ли в себя.
– Это в сенях лежало, – ткнул он ей одеяла.
Он начал разводить огонь в глиняной печи. Она, подсвечивая мобильным, пошла в черный угол, за печь, и нашла там кровать.
– Юра, здорово, это же груба! – крикнула она оттуда.
– Что?
– Это стена-печь, она, видишь, какая толстая, – ты с другой стороны в ней огонь разводишь. Она сейчас нагреется, и можно будет Мишу положить рядом, а она будет всю ночь тепло хранить. Если ты, конечно, разведешь…
– Разведу.
Сонный и мокрый, Миша молча стоял, опираясь на табурет, и ждал тепла от печи. Юра в который раз поблагодарил Бога за такого ребенка и попросил, чтобы это путешествие не обернулось для него ничем, кроме насморка. Он слышал, как Маричка копошится за печкой с одеялами.
– Оно одно!
– Что?
Она вернулась к ним. Сняла ветровку.
– В сухом остатке у нас одно большое и толстое одеяло. Там кровать, под грубой. Я нашла две подушки, под ними – шерстяные покрывала и одна простыня. Покрывала надо постелить под простыню, чтобы мягко было. Но с меня капает! И я не могу стянуть с себя этот противный свитер! – захныкала она.
Он посмотрел на нее и на лужу под ней. Она насквозь промокла и, как оказалось, была совершенно не готова к таким погодным условиям. Шерстяной свитер, джинсы, тряпичные кроссовки. Все намокло, набрало вес и прилипло к телу. Юра боялся, что если она в этом вернется к постели, то намокнет последняя надежда на сухую ночь.
– Все, что во мне замерзло, теперь оттаяло и стало таким противным, – причитала она.
Юра встал и осмотрелся. Свет огня наполнил половину комнаты, и он увидел мебель. Собрал имевшиеся в доме стулья, выставил их перед разведенным огнем. Туда же придвинул стол.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– На этом будем сушить вещи. Давай Мишку сначала разденем.
Они вместе раздели его, у малого были сухие носки, колготки и футболка. Юра посадил его на стул, снял с себя толстовку и футболку. Все было мокрым. Поежился. В доме было холодно.
– Держи его поближе к огню, – сказал он и пошел стелить постель, держа в зубах мобильный. Тут было очень темно, и он надеялся, что крысы уже разбежались. Они наверняка тут были.
Он дотронулся до стены, которую она назвала грубой. Действительно, она нагревалась. Он положил под нее Мишу. Малыш уже совсем не сопротивлялся, и Юра немного успокоился. Подошел к Маричке, взял ее за края свитера, и с того сразу потекла вода.
– Упирайся! – скомандовал он.
С трудом, но он освободил ее из шерстяного капкана. Нужно будет пересмотреть ее гардероб и запретить выезжать в такие поездки без походной одежды. Он повесил ее свитер. Снял с себя кроссовки. Да уж, непромокаемые… Он повесил мокрые носки, снял пояс с брюк.
– Ты вообще раздеваешься? – спросила она.
– Ищу на себе что-то сухое. Трусы! – радостно объявил он. – Сейчас я тебе помогу, подожди секунду.
Юра вывесил свои вещи, вернулся к ней. Наклонился и стал расшнуровывать кроссовки.
– Не предлагаю тебе сесть, потому что ты все намочишь. Держись за меня, иначе я не стяну с тебя кроссовок.
Она уперлась в его плечи. Обувь разбухла и снималась так же тяжело, как и свитер.
* * *
Я: Я стояла босой ногой на холодном полу и думала, в какой момент Юру останавливать.
– Все равно холодно в доме, – сказала я.
– Да, комната, наверное, не скоро нагреется. И на всю ночь дров не хватит.
Юра отвлекся от меня и подошел к кровати. Стал ощупывать стену возле Миши. Вернулся с победной улыбкой.
– Я не ошибся! Она нагревается. – Он перешел на шепот, чтобы не разбудить Мишу. – Хотя бы здесь будет тепло. И мы будем греть его.
Он подошел ко мне, не видя меня. А я отчетливо видела, что перед ним – незаконченное дело, и он знал, что с меня еще нужно стащить джинсы, футболку и… Но мыслями он был где-то в другом месте. Конечно, его ребенок сейчас может подхватить воспаление легких, но могу ли я надеяться, что отцовские чувства позволят ему не реагировать на меня голую? Может, если не акцентировать на этом внимание, как, например, на нудистском пляже, то я вовсе и не голая буду, а так, человек другого пола? Юра же врач, он сможет так меня воспринимать? Несколько месяцев назад я бы в это верила.
– Я подсохну так, в одежде, возле печи, а потом лягу спать. А ты будешь греть Мишу…
