– Не будем тратить времени на красивые слова. Вам они ни к чему. Я хочу пригласить вас на свидание. Когда вы свободны?
– Я уже ответила, – сказала она, не отводя глаз. – Никогда.
Джеймс схватил ее за руку, и она удивилась его настойчивости и тому, как сильно он сжал ее запястье.
– Отпустите меня!
Он будто не слышал. Она попыталась вырваться:
– Отпустите! Или мне вас снова ударить?
Он разжал пальцы.
Когда Эсме прошла уже несколько шагов, он произнес:
– Я приглашу вас на чай.
– Я не приду, – не оборачиваясь бросила она.
– Придете, черт возьми. Я попрошу мою мать пригласить вашу. И вам ничего не останется…
– Я не приду!
– У нас есть отличный рояль. «Стейнвей».
Эсме остановилась и обернулась:
– «Стейнвей»? Настоящий?
– Да.
– Откуда вы знаете, что я играю на рояле?
Его смех эхом отозвался в тумане:
– Выяснил. Причем без труда. Вы заметная личность в нашем городке. Я узнал много интересного. О деталях, впрочем, пока умолчу. Ну что, придете к нам на чай?
– Сомневаюсь.
Она развернулась и зашагала домой.
Айрис поворачивает к Эдинбургу. Эсме сидит с ней рядом. Быть может, стоит позвонить Люку? Убедиться, что он не натворил бед.
Держа руль одной рукой, она вынимает из кармана мобильный телефон. У них с Люком правило: не звонить друг другу по выходным. Но вдруг он все рассказал жене?.. Нет, он не стал бы. Ни за что.
Айрис со вздохом опускает телефон на приборную панель. Похоже, пришло время вычеркнуть Люка из своей жизни.
Эсме чуть сдвинулась в кресле. Оно было обито плотной коричневой тканью, однако подлокотники уже слегка истерлись, а снизу что-то неприятно покалывало даже сквозь платье. Эсме снова заерзала, и мать строго взглянула на нее. Эсме хотела было показать ей язык, но вовремя передумала. И зачем ее сюда привели?
Разговор в гостиной шел о намеченном празднике, о том, как трудно собрать в Эдинбурге достойных гостей, о молочной лавке, где продают самые свежие сливки. Эсме честно пыталась слушать. До сих пор она молчала; наверное, пора и ей принять участие в беседе. Китти сидела на диване рядом с матерью и уже умудрилась не раз открыть рот, хотя бог знает, что умного она могла ввернуть о покупке сливок. Миссис Дэлзил упомянула о том, как Джеймс поранил лоб – наткнулся в тумане на ветку. Эсме замерла, позабыв все, что собиралась сказать.
– Тебе было очень больно, Джеймс? – спросила мать Эсме.
– Ничего страшного, – ответил он. – Уверяю вас, бывало и хуже.
– Надеюсь, до праздника заживет. Ты помнишь, что это было за дерево? Возможно, стоит сообщить властям?
Джейми откашлялся.
– О да, это очень опасное дерево. Я непременно сообщу о нем властям. Благодарю вас – прекрасная мысль.
Эсме огляделась, раздумывая, куда бы поставить чашку. Ни столика, ни тумбочки рядом не было. Может, на пол? Щеки у нее горели. Она бросила взгляд на паркет, измеряя расстояние от подлокотника кресла до пола. Далеко. И неизвестно еще, сможет ли она удержать чашку на блюдце и не уронить. Не хватало только разбить любимую чашку миссис Дэлзил. Китти и мать поставили свои чашки на столик перед диваном, а ей куда? Эсме понемногу приходила в отчаяние. Она еще раз огляделась, в надежде обнаружить стол по другую сторону от кресла, и вдруг рядом возник Джеймс.
– Позвольте взять вашу чашку? – спросил он и протянул руку.
Эсме опустила чашку ему на ладонь.
– Ох, спасибо.
Он подмигнул ей, и Эсме заметила, что миссис Дэлзил бросила на них острый, как нож, взгляд.
– Скажите, миссис Леннокс, – обратилась миссис Дэлзил к матери Эсме чуть громче, чем обычно, – чем займется Эсме, когда окончит школу?
Эсме вспыхнула от унижения. Почему ее не спросили прямо? Она что, немая?
Эсме открыла рот, не представляя, что скажет, и вдруг услышала свой голос:
– Я отправлюсь в путешествие. Хочу посмотреть мир.
Эти слова ей очень понравились.
Джейми зафыркал от смеха и сделал вид, что кашляет. Китти ошеломленно воззрилась на нее, а миссис Дэлзил даже взглянула на Эсме сквозь очки, смерила ее взглядом от кончиков туфель до точки где-то надо лбом.
– Неужели? – протянула миссис Дэлзил. – Что ж, скучать вам не придется.
Мать Эсме со звоном опустила ложечку на блюдце.
– Эсме… – запинаясь, начала она, – слишком молода… У нее несколько… необычные взгляды на…
– Понимаю. – Миссис Дэлзил взглянула на сына, который смотрел на Эсме.
В ту же секунду Эсме увидела Китти. Сестра посмотрела на Джейми и тут же опустила глаза. Шея Китти медленно краснела, губы сжались в тонкую линию. Эсме застыла, потом подвинулась к краю кресла и встала.
Все взгляды тотчас обратились к ней. Миссис Дэлзил нахмурилась и снова потянулась за очками. Эсме вышла на середину комнаты.
– Можно мне поиграть на вашем рояле?
Миссис Дэлзил склонила голову набок и прижала два пальца к губам.
– Конечно, – разрешила она, бросив напоследок взгляд на сына.
Джеймс вскочил на ноги.
– Я покажу, где у нас рояль, – сказал он.
Когда дверь за ними закрылась, он прошептал:
– Ты ей понравилась!
– Ничуть не бывало. Я для нее сам дьявол во плоти.
– Глупости. Это моя мать. Уж я-то знаю… Нам сюда.
Они вошли в комнату, окна которой снаружи были облеплены листьями, отчего стены казались зеленоватыми. Эсме села на табурет и пробежала пальцами по черной деревянной крышке и золотым буквам, которые сложились в слово «Стейнвей».
– Вряд ли это что-то значит, – сказала она и открыла крышку.
– Совершенно ничего не значит, – ответил Джейми, опираясь о рояль. – Ты права. Я выберу, кого захочу.
Он смотрел на нее, приподняв уголки губ в улыбке; светлые волосы падали ему на глаза, и она вдруг подумала: каково это – выйти за него замуж? Она попыталась вообразить себя в этом большом доме с его темными стенами, с комнатными цветами, с винтовой лестницей; подумала о комнатах наверху: одна будет ее, другая, рядом, – его, и поняла, что действительно может получить все это. И стать Эсме Дэлзил.
– Это неважно, – сказала она, не поднимая глаз, – потому что я никогда не выйду замуж. Ни за кого.
Джеймс рассмеялся:
– Неужели?
И сел рядом с ней на табурет, близко-близко.
– Вот что я тебе скажу, – прошептал он ей на ухо, и Эсме замерла, не сводя глаз с заклепок на подставке для нот, с последней буквы «й» в «Стейнвей», с острой складки на мужских брюках. Она никогда не сидела рядом с мужчиной. От него исходил резкий аромат какого-то одеколона и чистой кожи. Не так уж и неприятно.
