После обеда Айрис и Эсме выходят из кафе и медленно идут по узкой дорожке в город. Со всех сторон налетает ветер, Айрис дрожит и застегивает жакет на все пуговицы. Эсме встречает ветер прямо, не склоняя головы. Сразу и не скажешь, что пожилая женщина провела взаперти всю жизнь, но есть в ней что-то – быть может, бесстрашие, чистосердечное удивление, – сразу выделяющее ее из толпы.
– Ха! – весело восклицает она. – Давно меня так не обдувало.
Они проходят мимо поросших травой развалин. Камни торчат, будто гнилые зубы. Эсме останавливается, чтобы рассмотреть их получше.
– Здесь было аббатство, – поясняет Айрис, касаясь ближайшего камня носком ботинка. – Говорят, здесь дьявол явился ведьмам и поведал им, как утопить короля.
– Неужели? – оборачивается Эсме.
Вопрос звучит так серьезно, что Айрис теряется.
– Ну… – неуверенно бормочет она, – так заявила одна из тех ведьм.
– Зачем бы ей лгать?
– По-моему, – тщательно подбирая слова, начинает Айрис, – если вам зажмут руки в тисках, вы и не такое придумаете.
– Понятно, – кивает Эсме. – Она призналась под пытками?
Айрис откашливается. К чему этот разговор? Кто тянул ее за язык?
– Скорее всего.
Эсме идет вдоль стены, аккуратно переставляя ноги, как марионетка. Дойдя до угла, она останавливается.
– Что с ними стало?
– Мм… Не знаю. Смотрите! Лодки! – восклицает Айрис, пытаясь отвлечь собеседницу.
– Их казнили? – не отстает Эсме.
– Ну… наверное. Давайте посмотрим на лодки! Вы любите мороженое? Хотите мороженого?
Эсме расправляет плечи и взвешивает на ладони камешек.
– Нет, не хочу, – отвечает она. – Их сожгли или задушили? В некоторых областях Шотландии ведьм душили. Или хоронили заживо.
Айрис едва сдерживается, чтобы не закрыть лицо ладонями. Она берет Эсме за руку и ведет прочь от аббатства.
– А не пора ли нам домой?
– Пора, – кивает Эсме.
Айрис тщательно выбирает дорогу к машине, обходя стороной исторические достопримечательности.
…слово. Я ведь знаю, что это за слово. Помню же. Вчера еще знала. Такая странная штука, свисает с потолка. Изогнутые проволочки обтянуты лиловой тканью. Внутри свет. Лампочка. На стене – выключатель. Повернешь – и ночью темно. Как это называется? Знаю же, помню, начинается с…
…лин, Кэтлин. Надо мной склонилась женщина, слишком близко. Держит в руках деревянную ложку. Ложка одета в юбку и фартук, к рукоятке прилеплены шерстяные нитки вместо волос, лицо нарисовано чернилами, красные губы растянуты в улыбке. Непонятная, страшная вещица. Зачем она кладет ее мне на колени? Всем дали такие ложки, но зачем? Я сталкиваю ее на пол, и ложка падает, юбка задирается, выглядывает белая нога, а я…
…мама остановилась на углу и заставила ее вернуться домой за перчатками. Так положено. Нельзя ходить с голыми руками, особенно девушкам из приличных семей. Перчатки кожаные, сшитые по мерке, и каждый знал свой размер. У нее были очень длинные пальцы. Так нам сказал продавец в универмаге. «Я беру октаву и еще две клавиши», – ответила она. Продавец ничего не понял. Она прекрасно играла на фортепиано, но была неусидчива, как говорила бабушка. Однако мама отправила ее домой за перчатками и попросила подтянуть чулки, потому что они сползли, а так ходить неприлично.
Я пошла с ней – заметила, как грозно она хмурится. Всю дорогу она шипела: «Ненавижу, как я все это ненавижу». И шла очень быстро, я едва не бежала за ней. «Правила, дурацкие, идиотские правила, как их можно запомнить?» – бормотала она. Я говорила, что это всего лишь перчатки, без них нельзя. Но она была в ярости. И перчатки куда-то запропастились. Мы нашли только одну. Кажется. Забыла. Помню, что мы обшарили весь дом. Мне всегда приходилось следить и за своими перчатками, и за ее, и я начала…
…ТА-ДАМ, та-да-да-дам, ти-ти-ти, ди-ди-ди, ТА-ДАМ, та-да-да-да-дам. Она часто играла Шопена. Даже чучело суриката над роялем вздрагивало. Мама ненавидела эту пьесу. Всегда просила Эсме сыграть что-нибудь красивое, а не грохотать…
…слово. Кто-то заходил и включил свет. Все встают, переключают телеканалы, а мне хочется вернуться в комнату, но приходится сидеть, ждать и вспоминать, как называется эта штука, которая свисает с потолка. Проволока, потом ткань, внутри лампочка, светится…
…и когда я впервые его увидела, чуть не растаяла, как сахар в чае. Мы выходили из трамвая в Толлкросс, что-то сломалось, разошлись провода, а я помогала маме с покупками. Мы вышли на тротуар со свертками и коробками, и я увидела его. Вместе с его матерью. С коробками и свертками. Как в зеркале. Мама и миссис Дэлзил обсудили погоду, сломанный трамвай, здоровье мужей – именно в таком порядке, – и миссис Дэлзил представила нам своего сына. «А это мой Джеймс», – сказала она. Но я и так знала, кто передо мной. Имя Джеймса Дэлзила было знакомо каждой девушке в Эдинбурге. Я поздоровалась и протянула ему руку, и он ответил, что рад познакомиться, и пожал мне руку. Он так красиво произнес мое имя и так весело подмигнул мне, когда мама отвернулась! А как он нес коробки! Будто пушинки. Ночью я положила под подушку перчатку, которая была на мне днем. Когда мы прощались, миссис Дэлзил пригласила меня на Хогманай – праздник последнего дня в году. Она сказала: «Приходите с сестрой». И окликнула Джейми: «Не растеряй коробки». В следующий раз я встретила его всего через неделю. Он был с другом, Дунканом Локхартом, но я смотрела только на Джейми. «Куда это вы собрались?» – спросил он и загородил мне дорогу, а я ответила, что жду младшую сестру. «У меня тоже есть младшая сестра», – ответил Джейми. И я рассказала, что моя младшая сестра уже выше меня ростом и скоро окончит школу. И увидела ее.
Она подошла к нам и, едва взглянув на него, сказала мне: «Привет». Я представила ее Джеймсу, а он улыбнулся, как только он один умел, взял ее руку и ответил: «Счастлив познакомиться». Так и сказал: счастлив. А она засмеялась. Представляете? И вырвала у него руку. «Да неужели? – сказала она и тихо – но он все-таки услышал – добавила: – Идиот». Я взглянула на него и поняла, что он сейчас растает, как сахар в чае. Вот как он на нее смотрел. И тогда я…
…и где бы мы ни появлялись, а нас приглашали часто, хоть она и отказывалась дружить с девочками в школе. Называла их гарпиями, так и говорила. Куда бы мы ни отправились – на танцы, играть в теннис, на чаепитие, – она всегда выкидывала какой-нибудь номер. Совершенно неожиданный. То играла на рояле, то весь вечер болтала с собакой, однажды влезла на дерево и сидела там на ветке, таращилась на звезды и крутила и без того вьющиеся локоны. Некоторые перестали нас приглашать. Из-за нее. Я очень расстраивалась. Мама сказала, что я совершенно права и не должна страдать из-за тех, кто не умеет себя вести. Однажды я подслушала…
…из белого органди с флердоранжем, и я боялась его порвать остролистом, поэтому венок несла она. Ей-то было наплевать на платье. Она хотела наряд из красного бархата. Алого. Но получила платье из бордовой тафты. И сказала, что оно плохо на ней сидит, и швы неровные. Даже я понимала, как много значат для нее мелочи и…
