– Это мое сердце, – говорит Алекс, глядя на экран и крепко прижимая руку Айрис к своей груди. Голос его звучит спокойно, беззаботно. – Но на самом деле оно – твое.
Они еще несколько минут наблюдают, как люди на экране ровными рядами шагают по лугу, а потом Алекс движется к ней сквозь мерцающую тьму, и она смотрит на него, чувствует его замешательство и не видит для них иного пути, а потому прижимает его к себе все крепче.
За стеной Эсме медленно ходит от двери к книжным полкам и обратно. Она касается дверной ручки – круглая, латунная, с небольшими вмятинами и чуть меньше, чем была. Или, быть может, дверные ручки на нижних этажах всегда были больше? Неважно. Просто касаться знакомой латуни с цветочным рисунком приятно. Она пересчитывает лепестки: цветок из металла – что за невероятное противоречие, оксюморон – и все же их девять. Хорошее число. Три раза по три.
Она вспоминает имена горничных, некогда живших в этой комнате, под самой крышей. Столько лет не вспоминала. Честно говоря, никогда о них не вспоминала. Как ни странно, в памяти всплывают имена: Мейси, Джин… Или, быть может, в другом порядке? Марта. Имена возникают одно за другим.
Она как будто настраивается на верную волну. Дженет. Если стоишь в правильном месте, можно поймать сигнал.
Эсме отходит от двери и останавливается в углу, рядом с торшером. Поворачивает голову сначала в одну сторону, потом в другую. Интересно, на какую еще волну можно здесь настроиться?
Проснувшись, Айрис долго не мигая смотрит на тяжелую штору, скрывающую окно в спальне. Она кутается в одеяло, наматывает прядь волос на палец. И думает: почему так тоскливо сжимается сердце? В комнате все как обычно. Одежда разбросана по полу и стульям, книги сложены ровными стопками на полках, часы поблескивают на стене. Айрис хмурится. На комоде рядом с косметикой и украшениями лежат кухонные ножи.
Айрис вскакивает и прижимает одеяло к груди. Забыла! Сну такое под силу – стереть из памяти самое важное.
Надо прислушаться. Тихо. Шипят трубы, в квартире этажом ниже бормочет телевизор, по улице проезжают автомобили. Потом доносится странный скрежет, где-то рядом с ухом. Стихает и появляется снова.
Она опускает на пол одну ногу, потом другую. Натягивает халат и на цыпочках идет к комнате без окон. Звук доносится громче. Айрис поднимает руку и, поколебавшись, стучит в дверь. Скрежет обрывается. Айрис стучит снова, на этот раз громче. Тишина. Шаги. И снова тишина.
– Эсме, вы там? – зовет Айрис.
– Да.
Ответ приходит очень быстро и звучит очень ясно – Эсме стоит у самой двери.
– Можно мне войти? – неуверенно спрашивает Айрис.
Слышится звук торопливых шаркающих шагов.
– Да.
Айрис ждет, когда Эсме откроет дверь, но тщетно. Тогда она сама медленно поворачивает дверную ручку.
– Доброе утро, – произносит Айрис, надеясь, что голос у нее радостнее, чем одолевающие ее мысли.
Неизвестно, что ждет ее за дверью.
Эсме стоит посреди комнаты. Она одета, волосы аккуратно зачесаны на косой пробор. Почему-то на ней пальто, застегнутое на все пуговицы. Рядом кресло, которое она, по-видимому, тащила волоком по полу. На лице Эсме, к изумлению Айрис, застыло выражение бесконечного ужаса. Пожилая женщина будто ждет, что ее сейчас ударят. Айрис растерянно моргает, не зная, что сказать, и перебирая пальцами пояс халата.
– Как спалось? – наконец выдавливает она.
– Хорошо, спасибо, – отвечает Эсме.
На ее лице сменяют друг друга выражения страха и неуверенности. Одной рукой она теребит пуговицу на пальто. «Интересно, она знает, где находится? – думает Айрис. – Помнит меня?»
– Вы… вы уехали из «Колдстоуна», – поясняет Айрис. – Вы у меня. В квартире. На Лаудер-роуд.
Эсме хмурится:
– Я знаю. На чердаке. В комнате для прислуги.
– Да, – облегченно вздыхает Айрис. – Верно. Мы подыщем вам жилье получше, но… сегодня суббота, поэтому до понедельника…
Забыв, что хотела сказать, она умолкает. На прикроватном столике выстроились в ряд фарфоровые слоны, которые обычно стоят в гостиной. Получается, Эсме разгуливала ночью по дому и переставляла вещи?
– А в понедельник… – подсказывает Эсме.
– Я кое-кому позвоню, – в смятении заканчивает речь Айрис.
Она оглядывает комнату, пытаясь понять, что еще изменилось, но видит только щетку для волос, носовой платок, три заколки для волос, зубную щетку и черепаховый гребень. Все разложено очень аккуратно, даже горделиво. Наверное, это и есть богатство Эсме.
Айрис отводит взгляд:
– Я приготовлю завтрак.
На кухне Айрис ставит чайник, достает из холодильника масло и включает тостер – то есть делает все как обычно, как будто ничего не случилось. Просто на выходные у нее остановилась сумасшедшая старуха. Эсме, всеми забытая тетушка, сестра бабушки, сидит за кухонным столом и гладит собаку.
– Ты живешь одна? – спрашивает Эсме.
И все же… Как она дала втянуть себя во все это?
– Да, – отвечает Айрис.
– Совсем одна?
Айрис садится за стол и подает Эсме тарелку с тостами.
– Ну, с собакой. Но вообще-то одна. Да.
Эсме быстро берет тост, придвигает тарелку, кладет на колени салфетку. Она оглядывает стол – джем, масло, чашки с чаем, словно видит все это впервые в жизни. Берет нож и разглядывает рукоятку.
– Я помню этот набор, – говорит она. – Его прислали из «Дженнерс» в коробке с лиловой подкладкой.
– Неужели?
Старый столовый нож с давно выцветшей костяной рукояткой. Айрис не помнит, откуда он взялся.
– Ты работаешь? – спрашивает Эсме, намазывая тост маслом.
Каждое ее движение исполнено непривычной грации. «Неужели она действительно сумасшедшая? – думает Айрис. – А как определить – насколько?»
– Да, конечно. У меня свое дело.
Эсме отрывается от изучения этикетки на баночке с джемом.
– Великолепно! – выдыхает она.
Айрис удивленно смеется:
– Великолепно?.. Мне так не кажется.
– Не кажется?
– Ну… временами. Я работала переводчицей в крупной компании в Глазго, но мне быстро надоело. Путешествовала, посмотрела мир, подрабатывала официанткой. И в конце концов открыла магазинчик.
Эсме режет тост на маленькие ровные треугольники.
– Ты не замужем?
Айрис качает головой.
– Нет, – отвечает она с набитым ртом.
– И никогда не была?
– Нет.
– И люди тебя не осуждают?
