Улюляев, вместо того чтобы поставить нерадивого сыщика на место, заулыбался самым льстивым образом.
– Господин Пушкин, рад вас видеть! Нет ли каких известий по моему делу?
– Известия есть, – сказал Пушкин, глянув на мрачного юношу Ванзарова.
– О, как приятно слышать! Задержали воровку?
– Воровку? – переспросил Пушкин. – О какой воровке вы говорите?
Такой поворот удивил не только чиновника управы. Ванзаров не мог сообразить, куда клонит Пушкин.
– Но позвольте… – только и выдавил Улюляев.
– Вы говорите «воровка». А может, правильнее сказать «вор»? – продолжил Пушкин с натиском.
Улюляев окончательно растерялся.
– Вор? Отчего же вор?.. Когда она за столом сидела… А, понял! – вдруг обрадовался он. – Вы нашли ее сообщника? Кто же этот вор?
– Я покажу вам его, – сказал Пушкин. – Только для начала сыскная полиция хочет знать: откуда в корзинке скромного чиновника городской управы взялись пачки ассигнаций? Упрятанные под колбасами.
Ванзарова заставили удивиться вновь. Улюляев скукожился, став похожим на тихую мышку, тихонько встал, отступил на шаг, чуть поклонился и стал пятиться к выходу.
– Улюляев, куда же вы? – спросил Пушкин. – Так будем раскрывать кражу?
– О, нет-нет, благодарю вас… Не стоит беспокойства… Я ошибся… Вероятно, сам обронил кошелек, – торопливо говорил Улюляев, отступая к двери.
– Значит, дело закрываем? Ничего не было?
– Совершенно ничего-с! Ошибка. Прошу простить! – проговорил чиновник и выскочил вон. С лестницы донеслись звуки торопливого бега.
Лелюхин, который незаметно следил за происходящим, хмыкнул одобрительно.
– Молодец, Лёшенька, так его, прохвоста.
Пушкин обернулся к Ванзарову, лицо которого пошло пунцовыми пятнами. Юноша не умел скрывать чувств, особенно жгучего стыда.
– В сыске верить никому нельзя, Ванзаров. Даже себе. Не обращайте внимания на эмоции, забудьте про честные лица, женские слезы, невинность, «этого не может быть» и прочую чушь. Может быть все. Преступником может оказаться самый милый и очаровательный человек. А настоящим вором – благообразный чиновник.
– Благодарю за урок, – проговорил Ванзаров, потупившись.
– У нас с вами одно оружие: беспощадность чистого разума. Разум у вас есть. В отличие от многих, – тихо проговорил Пушкин. – Применяйте его в логике, в расчете, в формулах раскрытия преступления. И забудьте про жалость.
Ванзаров глубоко и медленно выдохнул.
– Постараюсь усвоить. Навсегда, – сказал он и кинулся к вешалке, на которой висело его пальто. Находиться в сыске после пережитого позора Ванзаров не мог. Ему казалось, что на него все смотрят с презрением. Особенно Пушкин. Настоящий великий ум. А он, Ванзаров, про него подумал такое… Петербургскому юноше срочно был нужен московский мороз. Чтобы остудить клокотавшее горе. Дверь перед его носом распахнулась, пропуская запыхавшегося городового. Посторонившись перед торопливым юношей, городовой отдал честь всем сразу и направился к Пушкину.
– Что еще приключилось, Рябов? – успел спросить он. Городового помнил по Городскому участку.
– Извольте знать, вашбродь, убийца объявился, – доложил он. – Господин пристав за вами приказал послать.
Новость была необычной. Лелюхин отложил ручку, а Кирьяков перестал делать вид, что изучает бумаги. Не часто в полицию приходили убийцы с повинной. Вернее сказать – никогда не приходили. Это вам не романы господина Достоевского.
– Сам пришел? – спросил Пушкин. Подарков в сыске он не любил. От подарков жди неприятностей.
Подробности Рябову были неизвестны.
Одеваться не пришлось – пальто еще не оказалось на вешалке. Пушкин последовал за городовым. Свешников пожалел дать полицейскую пролетку, поэтому путь до участка они проделали пешком. В чистый морозный день это сошло за утреннюю гимнастику.
Проходя мимо густо заклеенной тумбы, Пушкин заметил афишу: в театре «Омон», что в доме Лианозова, давали музыкальную комедию «Королева брильянтов», сочинение Валентина Валентинова. О чем пьеска, значения не имело. У театра была устойчивая репутация: артистки обязаны были выходить к гостям и потакать любым желаниям. Для чего имелись отдельные кабинеты, а артистки гордо именовались «кабинетными звездами». Публика театра состояла исключительно из мужчин.
В участке Пушкина ждали. Пристав самолично приветствовал. Судя по хитрому выражению, которое Свешников старательно прятал, готовился сюрприз. Долгожданному гостю предложили пройти не в арестантскую, а в медицинскую. Пушкин молча последовал за приставом.
Свешников распахнул перед ним дверь.
– Прошу! – объявил он, как конферансье объявляет гвоздь программы.
Пушкин вошел в обитель Богдасевича. Сам доктор стоял рядом со смотровой кушеткой, скрестив руки. Настроен он был критически. И было от чего. На кушетке кое-как восседало тело, пошатываясь и норовя пасть лбом вперед. При слишком сильном колебании доктор заботливо отталкивал падающего тычком в грудь. Фигура возвращалась в некоторое равновесие и снова начинала заваливаться. Богдасевич был начеку.
– Неужели сам дошел? – спросил Пушкин. Потому что поверить в такое чудо было невозможно.
– Принесли из трактира на плечах, – ответил Свешников. – Богдасевич привел его в человеческий вид.
Что было явным преувеличением: на человеческое опухшее от пьянства лицо было похоже относительно.
– С чего решили, что он убийца?
– Так ведь сам заявил! – радостно сообщил пристав. – Потребовал принести из кабака. Говорит: я убийца. Неси в полицию, во всем сознаюсь, не могу камень на душе носить.
– Прямо вот такую тираду выдал?
– Сомневаетесь, мой милый Пушкин? А зря. Все, дело об убийстве в «Славянском базаре» раскрыто. Обскакали мы вас!
Пушкин подошел к качающемуся телу.
– В чем сознаетесь? – громко, как глухому, проговорил он.
Из тела вырвалось облако тяжкого духа.
– Сознаюсь, – еле проговорил он. – Убийца… Я… Убил…
Тело повалилось ничком и упало головой в нижнюю часть кушетки, где полагается быть ногам пациента. Последним звуком стал протяжный храп.
– Часа три будет отсыпаться? – спросил Пушкин.
– Если не больше, – ответил Богдасевич. – Половой трактира говорит, что пил этот гость люто всю ночь и не пьянел. Только под утро развезло.
– Я вернусь, – сказал Пушкин, застегивая пальто и выходя из медицинской.
– Всегда рады! – прокричал ему вслед Свешников. – Ждем с доктором ужин в «Эрмитаже»!
5
Конторка портье – как капитанский мостик в океане жизни, говоря высокопарным стилем женских романов. Стоя за ней, Сандалов навидался всякого. Широкий набор человеческих пороков, слабостей, причуд, безумств, глупостей и странностей прошел перед ним нескончаемым строем. Через десять лет службы он думал, что удивить его невозможно. Но когда поднял глаза на звякнувший колокольчик, дежурная улыбка сама собой скукожилась в гримасу.
