За окном блестели брильянты снега. Голубое небо горело чистым золотом солнца. В душе Михаила Аркадьевича царила предпраздничная атмосфера, в доме уже стояла наряженная елка, жена и прислуга суетились, заготавливая провизию к рождественскому обеду и подарки детям. Вся Москва окунулась в любимую суету. Даже воровской мир в эти дни почти не безобразничал. Пять дней до великого праздника! Всем хотелось праздновать Рождество, хотелось веселья, застолья и разговения после долгого поста. Всем, кроме одной личности. Михаил Аркадьевич предчувствовал, что радостный настрой, охвативший после семейного завтрака, будет недолгим. Предчувствия не обманули.
В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, ввалился юный господин из Петербурга. Даже вид его раздражал Эфенбаха. Излишне полный, как перекормленный маменькин сыночек, при этом в теле заметна природная сила. Крепкая шея, светлые волосы и белобрысый чуб, в общем – ничего особенного, смазливая личность, какая нравится барышням. Больше всего Михаила Аркадьевича раздражал взгляд юного чиновника. Он умел как-то так уставиться, будто влезал в голову и самую душу. Удивительно неприятное чувство.
– Позвольте, господин Эфенбах?
Михаил Аркадьевич с удовольствием послал бы юный талант куда подальше, но вместо этого искренне улыбнулся.
– О, рад вас видеть, раздражайший друг мой Ванзаров…
Юный чиновник приблизился к столу для совещаний, с мерзким скрипом отодвинул стул, плюхнулся с не менее мерзким скрипом и положил перед собой несколько папок. Михаил Аркадьевич понял, что утро будет испорчено.
– Я изучил незакрытые дела за последние несколько месяцев, – преподнес Ванзаров «приятное» известие.
– Прекрасно, расчудесно, нечего сказать! Где вы их раскопали?
– В шкафу, в приемной части, – ответил Ванзаров.
Эфенбах вспомнил, что давно хотел повесить на дверцу шкафа со старыми делами хоть какой-нибудь замок. И вот пожалуйста! Вот к чему привела нерасторопность.
– Какой заприметный глаз у вас, Ванзаров!
Юный чиновник не счел нужным ответить на комплимент.
– Позвольте продолжить? Благодарю… Я просмотрел несколько дел и заметил некоторую последовательность, – продолжил он как ни в чем не бывало.
– Последовательность? Какую же, например?
Ванзаров разложил перед собой папки в ряд, будто раскрыл карты.
– Три дела, странным образом похожие между собой, – сказал он. – В каждом обнаружен схожий сюжет: в гостинице ограблен богатый постоялец. Ограбление произошло после знакомства с дамой и проведения с ней ужина в ресторане гостиницы. При этом все свидетели…
Эфенбах не в силах был терпеть подобную глупость.
– Ванзаров, друг мой раздражайший, а что вы окончили? – резко перебил он.
– Петербургский университет, отделение классических древностей, – будто смутившись, ответил юноша.
– Разновсякие Карфагены с Вавилонами?
– Почти: Древняя Греция и Рим.
– Сколько вам лет?
– Двадцать три, – ответил Ванзаров, в смущении добавив себе год.
– Так чего же вы наукой не пользуетесь с вашими неподъемными талантами, а в полицию подались?
Вопрос был поставлен прямо, отвечать на него следовало не менее искренне. И Ванзаров ответил:
– Цель моей жизни – нахождение истины путем расследования преступлений и торжество закона.
– А-а, ну теперь мне все понятно, – удрученно сказал Михаил Аркадьевич. Именно этого он боялся: юноша не только романтически наивен, но еще и честен. Хуже не придумаешь для службы в полиции. Надо принимать срочные меры. Пока чего-нибудь не натворил.
– Так вот, все эти три преступления с точки зрения логики объединяются…
Какая у логики была точка зрения, осталось неизвестным. Эфенбах отстранил рассуждения юноши резким жестом.
– Мой раздражайший друг Ванзаров! – сказал он, бросая на стол канцелярский конверт, появившийся из ящика стола. – Обер-полицмейстер Москвы учредил особый фонд для молодых чиновников полиции. Прошу…
Ванзаров заглянул в конверт.
– Здесь купюра в сто рублей, – сказал он.
– Именно она, кумушка-душенька: сто рублей! – Эфенбах встал из-за стола и придал голосу торжественности. – Эти деньги предназначены на то, чтобы вы досконально изучили практическую часть совершенных преступлений.
Каким образом конверт с крупной ассигнацией оказался в столе начальника сыска, знали только трое: стол, Эфенбах и некий купец, который умело забыл конверт на прощание. Чем избежал мелких неприятностей от полиции. Михаил Аркадьевич взяток не брал, но и не отказывал добрым людям. Как объяснишь московскую тонкость пришлому юноше из Петербурга? Пусть пребывает в иллюзиях.
Ванзаров не спешил пребывать в них.
– Разве такой фонд имеется при московской полиции? – спросил он.
– Как еще имеется! – уверенно ответил Михаил Аркадьевич. – Из своего кармана я столько денег вам не дам.
Аргумент был весомый. Но упрямец не отступал.
– Каким образом эти деньги помогут изучить практическую часть?
Эфенбах вальяжно взмахнул в сторону солнца и голубого неба.
– Прямо немедля отправляетесь в один из ресторанов, где было совершено возмутительное преступление, и тщательно изучаете обстановку. После чего идете в следующий. И так, пока не исследуете все рестораны, где были возмутительные кражи и будут еще. Полагаю, этих средств вам хватит на десять-пятнадцать заведений. Нельзя сидеть просто так за столом, надо обедать, немного выпить, не привлекая внимания. И осматриваться. Внимательно и зорко!
– Но… – попытался возразить юный чиновник.
Возражения были отвергнуты.
– Не принимаю! – воскликнул Эфенбах. – Это приказ! Исполнять немедленно!
Ванзаров нехотя засунул конверт за отворот сюртука и поднялся, собирая папки.
– Слушаюсь, господин начальник…
– Оставьте дела, оставьте, раздражайший друг мой… И прошу вас: поменьше этого петербургского официоза! У нас тут все по-семейному, – говорил Эфенбах, обнимая Ванзарова за плечи и легонько подталкивая к выходу. – Для вас я запросто – Михаил Аркадьевич, старший коллега…
– Слушаюсь, господин статский советник.
– О, какой вы педант! Так нельзя в такие-то цветущие годы!
Убедившись, что пытливый юноша удалился из приемной части, Эфенбах строжайшим тоном вызвал своих чиновников.
Вся сыскная армия Михаила Аркадьевича состояла из четырех человек. Трое из них явились в кабинет, не ожидая ничего дурного в ясное предпраздничное утро. Самому старшему и опытному, Лелюхину, было далеко за пятьдесят. Самому молодому, Актаеву, минуло двадцать пять. Между ними на возрастной шкале располагался Кирьяков.
