Вроде бы все прошло хорошо, но через некоторое время после операции господин М. стал плохо спать. Он лежал в полусне, словно в густом желе, полном диковинных образов, призраков, далеких неясных звуков. От всего этого его охватывал страх – тем более ужасающий, что он не мог пошевелиться. Днем этот страх прятался где-то в недрах постели и оттуда следил за господином М. А ночью – снова то же самое, до самого утра. В полумраке комнаты, куда уже начинали проникать серые рассветные лучи, он вытягивал перед собой руки и раздумывал, почему, собственно, у него пять пальцев, а не шесть или четыре. Почему на свете вечно одним чего-то не хватает, а другие страдают от избытка? Почему детство продолжается так несоизмеримо долго, что потом не хватает времени на зрелость, на рефлексию и извлечение уроков из собственных ошибок? Почему люди, желая творить добро, совершают зло? И почему так трудно просто быть счастливым? Конечно, он не находил ответа на эти вопросы. Трудно сказать, когда и почему начали появляться в его жизни странные, значимые мгновения внезапного пробуждения неведомой ему прежде воли. В эти мгновения он испытывал потребность говорить: «Хочу». Его переполняла мысль, превосходящая по силе все прочие – словно часовая пружина, раскручивавшаяся внутри с тайной мощью: ничто не в состоянии было ее остановить, кроме, может, успокаивающих прикосновений жены, лекарства под названием «ксанакс» и сна, если тот приходил. «Хочу» было подобно липкой лапе, которая ни с того ни с сего вцеплялась в какую-то идею. Или мысль. Или вещь. Например, ему вдруг захотелось красок, и он совершенно не знал, как утолить этот неожиданный голод. Он купил себе альбом Марка Ротко, потому что ничего больше не нашел в ближайшем книжном магазине – элегантном и минималистически оформленном. Но то, что он увидел на страницах альбома, не могло его насытить. Взгляд скользил по блестящей поверхности репродукций и, неудовлетворенный, воспарял к небу. М. также купил жене пестрое платье, но и оно показалось ему каким-то банальным. Охотнее всего он бы сам его надел. Да, М. не скрывал этого: сам бы надел это платье. Его обуяла жажда тишины – и еще чего-то в этой тишине… неуловимого, какого-то одного звука, который бы ее оттенял, однако М. даже не умел его назвать.
В августе они уже знали, что поедут в Таиланд, в это нежное буддийское королевство, которое ассоциировалось у них с гладкостью и сладостью кокосового молока. Они уже забронировали билеты и домик, на сей раз более комфортабельный, с ванной и кухней. Вещи пока не собирали, поскольку привыкли делать это накануне отъезда; уместить то, что они собирались взять с собой, в два рюкзака и два небольших чемодана – дело нехитрое.
Но в начале сентября М. почувствовал свое непреодолимое «хочу» и теперь не вылезал из-за компьютера в бесконечных поисках одного – информации о Китае.
Через несколько дней они уже влились в просторный пыльный ландшафт буддийского южного Китая. Из окон примитивной, обставленной допотопной мебелью гостиницы увидели местный рассвет – солнце с трудом поднималось над размытым горизонтом и, преодолевая сопротивление густого грязного воздуха, ползло вверх. По широкой грунтовой дороге ехали сотни велосипедистов. Их лица казались М. одинаковыми. Они появлялись из бесчисленных домиков – маленьких, приземистых, крытых жестью. Закутанные в толстые стеганые серосиние куртки, они безмолвно двигались в одном направлении, куда-то к далеким горам.
Супруги М. арендовали старую машину и наняли переводчицу-проводника госпожу Лю, которая, неизменно с пластиковым пакетом и загадочным выражением лица, предоставляла в их распоряжение свое время и свои лингвистические способности. Она показала супругам М. немногочисленные достопримечательности этого однообразного края, зачитывая пояснения и надписи вроде: «Как излишнее ощущение блаженства предвещает приход безумия, ощущение безопасности предшествует молниеносному удару поражения». В большинстве своем эти надписи господина М. ужасали – казалось, они затрагивали каждый аспект жизни, ничто не ускользало от их внимания. Госпожа Лю на вполне приличном английском рассказывала им наиболее известные буддийские истории. А поскольку она страдала хроническим насморком, то постоянно сморкалась, отчего нос краснел, напоминая, что существуют на свете вещи банальные и тривиальные, несравнимые с таинственностью коанов и неотвратимостью кармических законов.
В самый первый день своего путешествия они оказались в маленьком храме, о котором не смогли узнать ничего, кроме того, что он древний и достоин внимания. При нем работали мастерские, где изготовляли листы рисовой бумаги, заполненные красивым каллиграфическим почерком. Несмотря на это, монастырь выглядел заброшенным и опустевшим. Только несколько мужчин сновали между зданиями, но явно не монахи, поскольку, подобно всем местным жителям, были одеты в серые стеганые куртки.
– Давным-давно, – рассказывала госпожа Лю, – жил в этом монастыре один монах, человек просвещенный и необыкновенно мудрый.
Она высморкалась в бумажный платочек и посмотрела на них так, словно умоляла о снисхождении.
– Его звали Яо. О нем говорили, будто он умеет смотреть сквозь время. Что видит очередность реинкарнаций в колесе сансары. Как-то во время своих странствий он остановился отдохнуть и увидел женщину, которая кормила грудью младенца и ела рыбу, аккуратно вынимая кости и бросая объедки бездомной собаке. А когда отощавшая собака, осмелев от неожиданной щедрости, проявляла настойчивость, женщина пинками отгоняла ее. Увидев это, монах Яо рассмеялся. Сопровождавшие его ученики взглянули на Яо с изумлением: «Учитель, отчего же ты смеешься? Здесь нет ничего смешного». – «Да, вы правы, мои ученики, – ответил монах Яо, – и все же я не смог сдержать смех. Видано ли это – пожирать тело отца, пиная одновременно собственную мать? Обгладывать скелет отца, выкармливая смертельного врага? Сколь жалкое и жестокое зрелище представляет собой колесо сансары!»
Госпожа Лю изложила эту историю с гордостью, будто ребенок, довольный тем, что выучил к празднику стишок, а потом посмотрела на М., не уверенная, что они поняли. Видимо, с туристами она всякого навидалась. Супруги улыбнулись и задумчиво покачали головами. Это успокоило госпожу Лю. Вскоре она намекнула, что пора обедать.
Они пообедали в местном ресторане, молчаливый хозяин которого нашел для них три места в углу большого зала. Поковыряли безвкусное блюдо, скользкое от картофельной муки и накачанное глутаматом натрия. М. хандрил, он никак не мог прийти в себя после смены часовых поясов – все пытался примоститься в этом мелком и поверхностном времени, окутавшем их, но не пускавшем внутрь. Он по-прежнему не понимал, зачем «хочу» привело его сюда.
Внезапно что-то вырвало его из задумчивости. И ни с того ни с сего господин М. спросил госпожу Лю о тюрьмах – есть ли какие-нибудь поблизости… Удивленная, та долго вглядывалась в его тонкие губы.
– Вы хотите посетить тюрьму? – спросила она с сарказмом, в котором звучало глубокое разочарование.
На следующий день она не пришла.
– Зачем мы сюда приехали? – жаловалась госпожа М. – Здесь холодно и некрасиво.
Господин М. не знал, что ответить. Казалось, он принюхивается, дожидаясь ветра, который разгонит вездесущую пыль и что-то изменит. На третий день они нашли в постоянно отключающемся интернете упоминание о некогда знаменитом, а ныне забытом буддийском монастыре. Господин М. не был уверен ни в чем, также и в том, что́ делать и куда ехать, но на четвертый день снова ощутил свое «хочу». Оно давило на грудину изнутри, будило беспокойство. Требовало: «Ну давай же, действуй». Стояло в горле, хотя он то и дело пытался сглотнуть. Супруги М. упаковали багаж и двинулись вперед, неотвратимо приближаясь к забытому монастырю.
