58
Их подвиг не остался незамеченным. Сначала рассказ о трех чудом выживших летчиках появился на страницах “Ивнинг Стэндард”, потом их пригласили рассказать об этом полете на радио ВВС, и, наконец, однажды, когда Гари сидел в офицерской столовой, связист принес ему телеграмму и с особым почтением в голосе сказал: “Из Карлтон-Гарденс”. – “Дайте-ка”, – с внезапной живостью сказал Гари, выхватил телеграмму и пробежал по ней глазами. “Временное правительство Французской Республики… бла-бла-бла… в соответствии с приказом… бла-бал-бла… орденом Освобождения”, ниже его новое имя – Ромен Гари и звание – лейтенант, а в самом низу подпись: Шарль де Голль.
59
Для Гари война закончилась – ну, если не война, то по крайней мере бои. Ему дали отпуск, и он поехал в Лондон, а там поговаривают, что уже все, this bloody war
[26] подходит к концу. И больше не придется по утрам проходить мимо зданий, от которых после немецкой бомбежки остались одни стены; больше не будет дымящихся руин и завалов из щебня на улицах, не будет вопящих сирен по ночам и ночевок в подземных убежищах. Город, конечно, здорово пострадал, но жизнь продолжается, и кто не умер, тот здоров. Однако радоваться, оказалось, рано – очень скоро, снова-здорово, все началось, как в сороковом, когда в лондонском небе кружили самолеты люфтваффе.
Только на этот раз смерть сеяли не “мессершмитты”, а немецкие ракеты “Фау-1” и “Фау-2”, dii ex machine бесноватого с усиками, они сыпались градом на город. В Берлине злорадно смеялись, а лондонцы не унывали: мол, хорошо смеется тот, кто смеется последним, хотя, ей-богу, в это время в Лондоне было совсем не до смеха.
60
– Вам, кажется, смешно, Гари?
– Очень! А вам разве нет?
Это вы, неразличимое в английском языке, относится к офицеру британской МИ-5, которому явно совсем не смешно.
– Дело серьезное. Чрезвычайно серьезное. Вы что, не понимаете?
Эта беседа происходит в неком секретном месте, в сыром подвальном помещении, вся обстановка которого состоит из стола, двух стульев и одностороннего зеркала, а все освещение – из лампы, направленной прямо в лицо француза, в данный момент не очень-то свободного.
– Честно говоря, нет.
– Начнем сначала. Мы перехватили адресованную вам записку, в которой неизвестное лицо пишет: “Нет смысла приходить – ждем американский десант”. Видите имя на конверте?
– Да.
– Подтверждаете, что адресат – это вы?
– Подтверждаю.
– И что это шифрованное послание?
– Совершенно верно.
– А знаете, как это называется в военное время? Измена!
– Измена?
– Вот именно. А знаете, что ждет виновных в измене?
– Понятия не имею.
– Трибунал.
– Трибунал?
– Да. И расстрел.
– Расстрел? За этакую малость!
– Ничего себе малость! Кто-то информирует вас о передвижении войск – мы оба прекрасно знаем, что вскоре высадятся американцы, – дает вам указания: это загадочное “нет смысла приходить”, – и вы рассчитываете выйти сухим из воды? На кого вы работаете, Гари? На немцев? На Советы? На Виши?
– На самого себя и разве что еще на одну молодую особу – вы, верно, видели ее: черненькая, с зелеными глазами, с которой у меня было назначено свидание через три дня. Обычно мы встречаемся в маленькой гостинице неподалеку отсюда. Ну, и на этот раз она, в силу некоторых обстоятельств, не может. “Ждем американский десант” – это действительно шифр. Она могла бы написать и по-другому: “Красная армия пришла”, – тогда, возможно, вы бы поняли.
– Вы издеваетесь?
– И не думаю. Вот, пожалуйста, ее имя и адрес. Можете проверить.
После проверки Гари отпустили.
61
Итак, Гари на войне, как мы видим, не только воюет. Но что такое война? “Это когда незнакомые люди убивают друг друга в интересах других людей, которые друг друга знают, но не убивают”, – говорил Поль Валери. Это катализатор подлости и геройства. Лучшее и худшее в человеческой жизни. Неистовая жажда жизни, подстрекаемая близостью смерти. А для лондонских французов – еще и светский салон под бомбами.
Последуем за нашим красавцем в военной форме – вот он после той утренней беседы идет, веселый, бодрым шагом, в штаб-квартиру “Свободной Франции”, где с порога бросает: “Послушайте, какая потеха!” И рассказывает: как ни свет ни заря за ним явились люди из контрразведки, держали его два часа (на самом деле минут двадцать, но ведь не грех присочинить), беспрерывно допрашивали (только дважды), грозились прикончить (ну, положим…), уверенные, что схватили шпиона, и как они скисли – надо было видеть эти рожи, – когда убедились, что сели в лужу. Товарищи хохочут от души, хлопают его по плечу – ну, ты даешь, Гари… И вдруг: “Гари!” – гремит чей-то голос, и все остальные смолкают. Генерал. “Идите-ка сюда, – зовет де Голль из приоткрытой двери в кабинет. – Что, лейтенант, с англичанками забавляемся?” – “Просто я, господин генерал, всегда считал своим долгом всесторонне защищать честь Франции: и на передовой и с тыла”. Де Голль чуть усмехнулся и снова нахмурился: “Берегите свои силы. Мы победили, но война еще не кончена. Вольно”.
Выйдя из кабинета командующего, Гари встретил Мендеса Франса, тот осведомился об Ароне, потом встретил Арона, тот осведомился о его романе. Потом отправился в Дорчестер, умял три бутерброда с огурцом, встретился в гостинице с подружкой и всесторонне защищал честь Франции, а поздно вечером пошел в “Маленький французский клуб” на Сент-Джеймс-плейс, прокуренный подвальчик с белеными стенами (он представляется мне похожим на тот мой вильнюсский ресторанчик, только без пышногрудой официантки в декольтированной блузке), на которых красуются французский триколор, портрет Генерала и черно-белые фотографии Парижа.
У входа он столкнулся с Морисом Дрюоном в одной рубашке без куртки, рука об руку с англичанкой. Они обменялись парой слов под вывеской с королевскими лилиями и разошлись, простившись по-приятельски. Гари поздоровался с хозяйкой, старой девой-франкоманкой с высоким шиньоном и в бифокальных очках, сел за столик поближе к кухне и заказал крутое яйцо и говядину по-бургундски. Пока он ждет (уже минут десять), вокруг на все лады идет игра: заигрывают (с женщинами), выигрывают (в карты) и проигрывают (заезженные пластинки на граммофоне) – и все это с наигранным безразличием (черт с ним, с обстрелом!). И вот между двумя французскими песенками между двумя небезызвестными нам французами завязывается беседа, – о чем, нам неизвестно, но допустим:
– Ты сегодня свободен?
– Не свободнее Франции.
– Значит, занят?
– Ну да, как обычно.
– Чем?
– Женщины, война, литература. А ты?
