– Ты знаешь, сегодня день смеха.
– Ну, и как?
– Не смешно.
– Неужели некому развеселить нашу принцессу?
– Мама, можно подумать, что ты в моём возрасте не хотела быть принцессой.
– Хотела, конечно.
– Ну, а ты мне всё время про современные нравы. В чём же тогда разница между моей женственностью и твоей?
– Сейчас все хотят быть принцессами… минуя стадию Золушки.
Вдруг трубка в моей руке начала холодеть, сначала это было даже приятно, я прижал её ещё сильнее к щеке, но скоро стал замерзать сам и открыл глаза. Вокруг никого, только охлаждённая бутылка пива в руке. «Марс», – мелькнуло у меня в голове. На подоконнике уже сидел день. Понедельник – день с пониженным содержанием сна в крови.
* * *
– Ты настоящий друг, ты ложишься ради меня один, чёрт знает во сколько, – прочитал я на экране её ноута, который лежал у Шилы на коленях.
– Три часа ночи. С кем это ты?
– Ты его не знаешь. Впрочем, я тоже. А он всё время в сети. – Она захлопнула одним движением окно, в котором маячил некто.
– Громоотвод?
– Точно. А ты чего вскочил?
– Что-то спину ломит.
– Сделать тебе инхрустацию? Ложись, сейчас будешь бриллиантом. Ближе к стене, чтобы мне было на что опереться.
Я послушно перелёг с постели на пол. Шила тоже встала с кровати, сначала на пол, потом осторожно на мою спину и стала медленно переступать своими тёплыми ножками:
– Какая скользкая у тебя спина! – шуршала она ладошками по обоям.
– О, хрустит, – услышал я перелив позвонков.
– Теперь понял, почему инхрустация?
* * *
Я ворочалась в постели, не зная, в какой позе заснуть, на самом деле это она, постель, ворочалась во мне, в самых непристойных позах. «Восемь утра, а меня ещё никто не поцеловал».
У каждого есть такая комната, даже не комната, а кладовка, там брошены воспоминания. Время от времени мы заходим туда, чтобы найти банку клубничного варенья или хотя бы смородинового, его ещё много, чтобы подсластить одиночества утренний чай. Иногда забираемся туда вечерами, когда дома гости, найти маринованных огурцов, помидоров, чтобы в рассоле беседы закусывать и вспоминать то время, когда мы были ещё ого-го, эге-гей. Вспомнилась бабушка в летнем платье, хозяйка не Медной горы, но шести своих соток:
– Есть будете? У меня перец фаршированный. Сейчас погрею и чайник поставлю. Я нет, я не буду, у меня желудок что-то болит в последнее время. Завтра поеду, сделаю гастроскопию. Смородину там себе соберите. С того куста у забора, там она крупнее. Сейчас ведёрко дам. И малины поешьте тоже, её в этом году мало, но поесть вам хватит. Я даже варенье не варила в этот раз. Кабачок с собой возьмёте? Помидоры и огурцы я уже приготовила и баночку солёных. Варенье клубничное, как ты любишь, Шила.
Прошёл год, бабушки нет, варенье осталось. Шила передумала его есть. Она сварила себе вместо чая кофе. Он отвлёк её немного от пасмурных воспоминаний. Муж спал. «9.00. Меня поцеловал кофе. Для чего нужен муж? Чтобы в минуты слабости срывать на нём злость и оставаться полностью обнажённой».
Она ещё не знала, чем конкретно хочет заняться. «Может, сделать уборку? Можно, но лучше позже». На подоконнике лежали пяльца. Шила взяла их, прошла в гостиную, включила ТВ и устроилась в кресле. «Кофе набросился на меня со всей своей страстью. Вкус его поцелуя ещё долго волновал мои губы. Он стоял во рту, словно любовник у двери, и ждал, когда я снова его поцелую».
Шила шила… что-то на пяльцах, за ней присматривал экран, который был разделён пополам, и в одной половине покачивалась в поезде молодая особа, а в другой – профиль женщины за рулём, одна рука которой прижимала к уху телефон, её машина стояла в пробке:
– Ты где?
– Я в поезде.
– А куда едешь?
– Не знаю. Хотелось бы подальше.
– Везёт.
– Как у тебя?
– А я, как дура, стою на своём. Такое впечатление, что жизнь проходит, а я всё ещё стою. Догонять лень, обогнать не с кем. Живу где-то не там.
– Где бы ты хотела жить?
– Где угодно, только не в прошлом.
Я шёл в ванную коридором, зеркалом, двумя пейзажами, один был закатом, другой рассветом, настенным календарём, и остановился у двери в гостиную. Поезд на экране мчался так реалистично, что комната напомнила мне купе, где двое, едва знакомых: мужчина и женщина. Она шьёт, он молчит, она кроет, он молчит. Он терпелив, он хочет довести её до ручки, потом открыть дверь, и петли даже не скрипнут, они смазаны…
– Ой, – взвизгнула Шила и поднесла уколотый палец к губам, её ужалила игла… Но стоит только войти, и вот они уже накинуты на его шею и стягиваются в оргазме, лишая кислорода. Темп взвинчивается, лёгкие пытаются взлететь. Шила подняла руку с иголкой, которая гуляла на поводке красной нитки, и, затянув петлю, сделал узелок. Потом поднесла пяльца к губам и перекусила нитку.
– Как тебе? – показала она свою работу.
– Красивые цветы, – собрал я взглядом букет, вышитый на текстиле. Мир соткан из текста, выбор за тобой, будешь ты контекстом или подтекстом. Я, конечно, понимал, что Шила хотела сказать: «Где мною честно заслуженные цветы?» Я был без цветов, если не считать ромашек на трусах, а значит, не в контексте.
– Женщина рациональна и мудра, она научилась сама себе дарить цветы, если больше некому. Одни сажают, другие рисуют.
«А третьи рожают», – хотел я съязвить, но вовремя остановился. Это было бы слишком. Гораздо больнее, чем проткнуть палец иглой.
Я снова отвлёкся на экран:
– Я ухожу.
– К ней?
– Да, к ней… Чего ты молчишь?
– Мне нечего добавить твоему счастью.
Слёзы её стекали фатой несостоявшейся свадьбы.
– Да перестань, глупышка.
– Ты думаешь, легко быть глупой?
– Не думаю, и ты не думай. Не думай обо мне плохо, иначе лучше вообще не думай. Некоторые любят брюнеток, другие – блондинок. Я – женщин.
– Она ждала его потому, что он ушёл навсегда, – прокомментировал я с иронией. Как в фильме «За спичками», помнишь?
– Раньше ждали, сейчас дур стало меньше.
– Дура – исчезающий вид. А жаль. С ними так легко строить замки даже на шести сотках.
Девушка смотрела с экрана с мольбой, будто мы могли ей, даже должны были чем-то помочь. Нужна была помощь зала.
– Я бы послала куда подальше, – первой откликнулась Шила.
– Мужчину бесполезно посылать на три буквы. Будучи существом ленивым и чутким, он так далеко не пойдёт.
– Почему чутким?
