– Что же с ней происходит?
Они странно смотрели и странно говорили, будто и не о дочери вовсе, а ведь она находится рядом и может их видеть и слышать.
Ханна опустила взгляд на ноги и грязную юбочку, опасаясь, что превратилась в невидимку. Но по-прежнему могла себя видеть и слышала все, что говорили мама и папа. Она шмыгнула носом и проглотила слезы.
– С ней явно что-то не так, – сказала мама. – На уровне химии. Какой-то сбой.
– Что будем делать?
– Не знаю.
Сюзетту пригласили на осмотр, а когда поняли, что у нее что-то с ногами, прикатили кресло-каталку. Папа хотел пойти с ней, и Ханна подумала, что они бросят ее в приемном покое.
– Останься с Ханной, – велела мама. – Доченька, тебе сделают рентген и посмотрят, как твоя ручка, хорошо? Это совсем не больно!
Маму увезли на каталке.
Ханна пододвинулась ближе к папе, хотя на самом деле ей хотелось сесть ему на коленки. Нет. Она жаждала совсем другого, чтобы он схватил ее в охапку, усадил на колени и стал шептать ласковые слова, от которых ей становилось хорошо. Но он ничего такого не делал. Только неподвижно смотрел на нее, морща от беспокойства брови и лоб.
– Моя lilla gumman…
Однако голос его доносился словно с другого края Солнечной системы. Она обвила правой ручкой его ладонь: мы вместе? У нас все хорошо? Как же она его любила.
– Мы проследим, чтобы ты получила всю необходимую помощь. Все будет замечательно, правда?
Ханна кивнула. У нее даже стала меньше болеть рука.
* * *
После рентгена она села на заваленный бумагами стул и очень обрадовалась, когда совсем рядом, плечом к плечу с ней, устроился папа.
– У меня для вас хорошие новости, – сказал доктор Как-его-там, влетая в открытую дверь, – перелома нет, всего лишь растяжение связок.
Доктор Как-его-там говорил с куда более выраженным акцентом, чем папа, который нервно, протяжно вздохнул от облегчения. Доктор окинул его мрачным-мрачным взглядом. Но когда посмотрел на нее, опять улыбнулся.
– Значит, я просто наложу тебе тугую эластичную повязку.
Он начал чуть ниже запястья, обернул его бинтом, потом поднялся выше, замотал большой палец и спустился обратно вниз.
– Давай-ка я угадаю: ты, наверное, упала с велосипеда? Или, может, решилась на какие-нибудь другие чудеса храбрости?
Повязка, уютно и надежно зафиксировавшая поврежденную кисть, Ханне понравилась.
– Она не говорит, – сказал папа.
– Совсем?
Он адресовал Ханне широкую дразнящую улыбку, словно та могла выпустить наружу копившиеся годами внутри слова.
– Совсем. По крайней мере, со мной.
Доктор Как-его-там посмотрел на папу с очень серьезным видом.
– Я так понимаю, вы привезли и жену? Несчастный случай на заднем дворе?
– Мы развели костер.
Доктор кивнул.
– И что же случилось с вашей дочерью?
Папа застыл в нерешительности.
– Она от него пострадала, как и ее мама.
Ханне не понравилось, что в докторе уживались два человека: веселый и беззаботный с ней и суперсерьезный с папой.
– И поскольку мисс Ханна у нас не говорит, то ожидать от нее объяснений того, что случилось, не приходится. Очень удобно.
Мужчины уставились друг на друга, как две кобры.
Папа придвинулся ближе к Ханне. Он знал, что она на его стороне, и это ее очень обрадовало. Девочка даже не могла злиться на него за то, что он отшвырнул ее в сторону, понимая, что это все мамино заклятие.
– Я не причинял близким вреда, – стиснув зубы сказал папа.
Ханна от удивления разинула рот, даже не понимая, на что намекал доктор. Но тут же его захлопнула и зло посмотрела на врача. Потом обняла папу, он подхватил ее и посадил на колени.
– Ладно… Но вы должны понимать, что в мои обязанности, помимо прочего, входит и убедиться, что…
– Она может идти? Ей пора в постель.
Ханна хоть и не устала, но положила папе на плечо головку и сделала вид, что спит. Он всегда оставался для нее самым лучшим человеком, а доктор Как-его-там даже не догадывался, кто и почему стал жертвой их несостоявшейся казни.
– Когда будете уходить, вам распечатают рекомендации по дальнейшему лечению.
Папа размашистым шагом направился к двери. Ханне нравилось чувствовать себя в его могучих руках. Он вновь обрел всю свою силу – для нее. И опять был полностью на ее стороне. Она восторгалась тем, насколько глубоко они друг друга понимали. Да, они могли совершать ошибки, но все равно оставались командой.
И что им теперь делать с мамой?
СЮЗЕТТА
Молодость и красота врача ее поразили. Изумительные густые волосы и медного оттенка кожа. Не в состоянии в точности определить ее этническую принадлежность, Сюзетта хотела спросить, откуда она родом, но понимала всю бестактность подобного вопроса и знала, что ответ на него будет честным, но бесполезным: Беркли, штат Калифорния; Ньюарк, Нью-Джерси; Колумбия, Огайо. Ее родители, дедушки и бабушки были выходцами из тех или иных краев, но при этом Сюзетта осознавала всю неуместность своего любопытства. Что намного важнее, у доктора была легкая рука, она умела успокоить и облегчить боль.
Врач подтвердила, что раны над левой коленкой и на щеке серьезнее, чем на ногах. К счастью, от кожи пришлось отдирать лишь крохотный кусочек ткани. Руки, смазанные гелем и перевязанные бинтами, почти не горели – однажды она обожглась сильнее, доставая из духовки тяжелое блюдо старой, изношенной прихваткой. Но ее предупредили, что над коленкой может остаться небольшой шрам. А еще щека. Когда Сюзетта, борясь с приступом тошноты, легла на смотровой стол, доктор занялась ею в первую очередь.
– Что там? – спросила Сюзетта.
Врач обрабатывала рану, аккуратно очищая ее края.
– Ожог абсолютно симметричный размером с двадцатипятицентовую монету. Мне нравится, что этот черный налет – не помертвевшая кожа, а всего лишь след от уголька. Когда до конца заживет, останется небольшая складка, кожа в этом месте может побледнеть. Я дам вам координаты одного пластического хирурга, но не уверена, что с таким ожогом второй степени вам можно будет помочь.
Сюзетта на время ушла в себя, мысленно изучая дорожную карту шрамов на своем теле. То, что с ее живота совсем недавно убрали зияющий рубец, казалось ей счастливой случайностью. Новые следы после операции на брюшной полости и лапароскопии заживали аккуратными линиями. В сочетании с тем, что останется над коленкой, коллекция все равно получится не такая страшная, как то напоминание о бывшей фистуле. Но как быть с отметиной, которая теперь испортит лицо? Насколько она будет заметна? Неужели станет всем и каждому сразу бросаться в глаза? Будут ли ее спрашивать, что случилось, или будут жалобно отводить взгляд? И что отвечать, когда ей действительно зададут вопрос? Ах, вы знаете, наша малышка хотела сжечь меня во время пикника.
