Агра притягивала его, как и прежде. Не имея работы, он целыми днями бродил по городу с Ситой и Гопи. Столько народу в одном месте он никогда раньше не видел. Люди говорили на разных наречиях, одевались в разные одежды. На торговую площадь прибывали верблюжьи караваны, Груженные товарами. Были здесь и слоны; знатные вельможи восседали в хаудах, богато украшенных седлах, стоимость которых иногда превышала стоимость самого животного. На длинных шестах несли паланкины, рядом с которыми бежали бдительные слуги.
Красная крепость вызывала у Мурти благоговейный ужас. Свирепые стражники, охранявшие ее, каждый час сменялись под оглушительную барабанную дробь — удивительное зрелище.
Однажды перед рассветом, когда тонкая линия, отделяющая небо от земли, едва проступила на горизонте, Мурти вместе с женой отправился взглянуть поближе на Великого Могола.
Народу, как обычно, собралось немерено. Прозвонил колокол, опустилась толстая золотая цепь.
— Что это? — спросил Мурти.
— Цепь правосудия, — ответил кто-то. — К ней привязывают прошения. Говорят, падишах их читает и помогает людям. Кто знает, может, это и так…
Посадив сынишку на плечи, Мурти вглядывался в смутно различимую фигурку, ожидая чего-то необычного. Люди вокруг творили намасте
[23], в надежде, что в ответ получат благословение, окажутся под защитой могучего падишаха.
— Он бог? — спросил Гопи, задохнувшись от волнения; малыш и раньше задавал этот вопрос.
— Нет, человек, — уныло ответил Мурти. — Но для нас все равно что бог.
Шах-Джахан стоял недвижно, как мраморная статуя. От толпы внизу его отделяла целая Вселенная, пересечь которую никто не мог. Наконец, когда солнце выплыло на небосклон, разорвав ночные путы, он повернулся и исчез. Цепь подняли наверх.
— Ей кто-нибудь пользуется? — Мурти задрал голову и посмотрел на отверстие.
— Наверное, да… Иногда.
— Кто здесь главный? — нетерпеливо спросил Мурти.
Писец кивком указал на крепость, на мраморные павильоны, высящиеся за стеной:
— Вон там главный. — Едва ли не впервые он окинул взглядом резчика, стоящего перед ним. — Что ж, начнем все сначала. Ты ищешь работу…
— Меня сюда прислали. Мой раджа передал подарок для падишаха…
— Падишах его получит. Я сам за этим прослежу. Так ты, значит, каменотес?
— Нет. Я мастер. Ачарья. Я вырезаю фигуры богов.
— Здесь нет богов. Будешь тесать мрамор — или уходи. Другие ждут.
Мурти не уходил. Позади писца высились многоцветные шатры — шаминьяны, между которыми сновали чиновники с кипами бумаг.
— Я хочу поговорить с ними, — Мурти махнул рукой в их сторону.
— Иди, если хочешь.
Это было сказано так равнодушно, что у Мурти защемило сердце. У него есть гордость. Не может он безрассудно промотать мастерство, согласившись стать каменотесом. Но и уйти он не может, не выполнив поручение раджи.
Писец чистил перо, Мурти для него больше не существовал.
— Люди ведь будут молиться в том здании, что строится? — спросил Мурти.
— Нет, — ответил писец. — Это гробница.
— О, ну тогда там обязательно должен быть портрет рани
[24].
— Нет. Коран запрещает изображать людей. А сам Аллах не имеет ни начала, ни конца.
Мурти кивнул, будто понял, но писец видел, что это не так.
— Какой она была?
— Откуда мне знать? Уходи, если не хочешь тесать камень. Другие ждут.
Из шатра вышел высокий худой человек в курте из тонкого дорого муслина до колен; седая борода аккуратно подстрижена. Пальцы у него были в перстнях, на запястьях золотые браслеты.
Иса посмотрел на толпу. Пожалуй, не менее двадцати тысяч, подумал он. Писцы, занимавшиеся наймом, сидели в ряд у низких столиков, записывая особые приметы работников: шрамы, родимые пятна, бородавки и прочее. В конце дня, когда производилась оплата, приметы сверяли, и лишь после этого выдавали деньги. В свое время такую систему учредил Акбар, чтобы не платить самозванцам.
Внимание Исы привлек человек, сидевший на корточках возле одного из писцов. Почувствовав на себе взгляд Исы, незнакомец поднял голову. Что-то в его лице зацепило… Вернувшись в шаминьян, Иса велел позвать к себе писца.
— Кто этот человек?
— Глупец. Говорит, что умеет вырезать из камня идолов. Я сказал ему, что здесь идолов не будет. Но он все равно не уходит. — Писец пожал плечами.
— Я спросил, кто он? Узнай, откуда он родом, потом приди и доложи.
Писец вернулся к столику и вооружился пером. Ему непонятен был интерес чиновника, однако он задал Мурти несколько вопросов.
— Он из Гунтикула, это на юге… — доложил писец Исе, когда все вопросы были исчерпаны.
— Я знаю, где это.
— Он ачарья. Зовут его Мурти. Его отец Кришнан, дед — Лакшман. Сюда послан раджой. Я предложил ему работу каменотеса, но он отказывается.
— Дай ему работу, — сказал Иса.
— Но здесь для него нет ничего подходящего!
— Его искусству найдется другое применение. Не говори ему об этом. Проследи и доложи мне лично, как он живет.
ГЛАВА ПЯТАЯ
История любви
1017/1607 год
ШАХ-ДЖАХАН
— Вы задумались, ваша светлость.
— Разве принцам нельзя задумываться?
— Только не на поле брани! Я мог поразить тебя уже трижды — сюда, сюда и вот сюда. — Меч генерала Махабат-хана по очереди коснулся моего горла, сердца и живота. — На войне падишах — это сердце армии. Если он убит, поражение неизбежно. Когда пробьет твой час, мой мальчик, вспоминай совет своего дедушки Акбара: «Правитель обязан стремиться к завоеваниям, иначе соседи поднимут против него оружие».
— Но мой час еще не пробил, и пока еще можно помечтать. Хватит на сегодня.
Оруженосец принял у меня меч и щит. Пыль, поднятая во время схватки, еще не осела, вспотевшее лицо было грязным. Мы направились в хамаму
[25], чтобы совершить омовение. Генерал враскачку шел рядом со мной. Походка у него была в точности как у моего деда; дед умер два года назад, и я хорошо помнил его.
