– Что наш план? – спросил Егор Васильевич. – С нами двадцать шесть депутатов из поволжских провинций. Все ль у вас готово?
– Готово, не сомневайтесь.
– Отлично. При высадке я улучу момент, когда рядом не будет графа, и подведу вас к царице. Вы начинайте, а я подхвачу.
– Вам виднее, как лучше, – поклонился Луций. – Вон уже Троицкая площадь, на которой дом господина Телятникова.
Если при самом первом визите к промышленнику, декабрьском, Катину пришлось ожидать хозяина в комнатах, то ныне Иван Спиридонович встречал гостей у входа, с хлебом-солью на серебряном блюде.
– Егору Васильичу, благодетелю, мое почтение!
– И вам здравствовать, – не церемонничая буркнул Козлицкий. – Вы что, и государыню намерены булкой чествовать? Она это не любит. Ну-ка, проведите по дому.
Дворец сильно преобразился, убранный и обставленный по-европейски. Статуи стояли в подобающей наготе, Телятников от них отворачивался.
Но строгий инспектор хмурился, велел убрать и то, и это, а следовавшему за ним обер-лакею приказывал: здесь поставить цветы, тут заменить картину на что-нибудь пасторальное с мебельной галеры, и прочее. Пощупал перины в спальне – оказались слишком мягки, ее величество любит пожестче. Подушки у государыни были свои, особенные, на сонных травах.
– Графу Григорию Григорьевичу опочивальню приготовили?
– Точно так, – ответил блюститель старинной нравственности, не моргнув глазом. – Дверь в дверь. С собольей шкурой на постели и зеркалом на потолке, как велено.
– Ладно, – смилостивился секретарь. – В целости недурно, а мелочи поправят лакеи. Хуже с вами, Иван Спиридонович.
Телятников заполошился:
– Что такое?
– Государыня желает видеть свою державу Европой, а вы поглядите на себя: как есть азият. Борода, мужицкая куафюра. Фу! Еще ее величество повсюду беседует с женским полом. Где ваша супруга?
– Вдовею, Божьим промыслом.
– Дочери незамужние есть?
– Трое.
– Отлично. Юные девицы – еще того лучше. Зовите, показывайте.
Пока промышленник бегал за дочками, Козлицкий озабоченно рассказывал Луцию про депутатов, что приплыли с царицей.
– Нехороши. Не знаю, что с ними и делать. Дворяне, а не имеют никакого достоинства. Совсем потерялись при больших вельможах, держат себя, будто прислуга. Сразу сбились в две кучки – одна за Григория Орлова, другая, поменьше, за графа Панина. Купчишки, их четверо, вовсе пришибленные. Матушка смотрит на таковых депутатов и сомневается: будет ли от Комиссии толк? Расшевелить их надобно, насмелить. Моя надежда на вас.
– Осмелеют, – пообещал Катин. – Тут только во вкус войти.
Из-за двери донесся шелест юбок, сопровождаемый понуканием:
– Живей, дуры, живей!
Гусём, одна за другой, вкатились три девы в сдвинутых на лбы платках, в атласных сарафанах, у каждой длинная коса через плечо. Встали рядком перед государевым человеком, поясно поклонились, выпрямились, потупив взоры.
– Ох, дикие совсем, – шепнул Луцию секретарь. – А что страховидны-то… Нельзя таких матушке показывать.
– Однако ж почитаются завиднейшими невестами во всей России, – тихо, с усмешкой, сказал Катин. – За каждой в приданое Телятников дает по три завода, мильон рублей и 20 тысяч душ.
– Сколько?! – ахнул Егор Васильевич.
К барышням после этого сообщения он подлетел галантно, заговорил ласково.
– Государыня желает знать, каковы российские юницы. Всех трех для беседы с царицей не надобно, довольно одной. Кто умней, да бойчей, ту и выберу. Есть средь вас кто книги читает?
Девушки глядели на чужого человека с ужасом, хлопали глазами, трепетали и не говорили ни слова. Катин сардонически улыбался: ему это местное обыкновение было слишком знакомо по дворянкам. Чего же ожидать от старообрядческого семейства?
– Все чтицы, – ответил Телятников. – Псалтырь хорошо ведают, жития.
Секретарь тяжело вздохнул.
– Языки кто-нибудь знает?
– Старинный знают, каким духовные книги писаны.
Пройдясь перед троицей застывших «юниц», Егор Васильевич с тоскою спросил:
– А ну, скажите, какова наиславнейшая держава мира? А вы, Иван Спиридонович, молчите, не подсказывайте.
Две девы сразу крепко зажмурились. Одна, сильно конопатая, сдавленно пролепетала:
– Знамо, Россия.
Козлицкий остановился перед ней.
– Пока что славнейшая – это Франция. А каков в ней стольный город?
Конопатая прошептала:
– Царьград?
Прочие на сей счет предположений не имели, поэтому секретарь окончательно сосредоточился на той, что хотя бы говорила.
– Париж, мадемуазель. Запомните. А сколь будет трижды три?
С полминуты пошевелив губами, дева робко молвила:
– Девять.
Тут секретарь торжествующе оглянулся на Катина, будто одержал некую великую победу, и объявил:
– Эта! Вас как по имени, милая?
– Иринея…
– Назоветесь Ириной. Эй, мсье Антуан!
Из рядов прислуги с поклоном вышел благоухающий кавалер в сложно взбитом парике.
Козлицкий велел ему по-французски:
– Вот этому чучелу сделать прическу, какую успеете. Ну и, конечно, переодеть.
Отцу приказал:
– Двух остальных спрячьте куда-нибудь подальше, а вам и Ирине Ивановне, пока ее убирают, я желал бы дать некоторые наставления.
– Сделай милость, благодетель! – склонился Телятников. – Каждое слово исполним!
Отведя в сторону Катина, секретарь сказал ему:
– Вам тут боле делать нечего. Высадится государыня – будьте неподалеку, но вперед не суйтесь. Следите за моей рукой. Сделаю вот так – сразу подходите.
* * *
Вперед Луций не совался, терпеливо ожидал.
Торжественная высадка началась нескоро и разворачивалась неспешно.
Сначала по широкой реке раскатился гуд литавр, вслед за которым вновь грянул пушечный салют: на сей раз первыми начали корабельные орудия, им вторили береговые. От царской галеры двинулась раззолоченная ладья под пурпурным балдахином, резво шевеля веслами, будто деловитая сороконожка. За ней, почтительно приотстав, плыли шлюпки поменьше.
Над Волгой понеслось многократное «ура!». Затрезвонили все городские колокола. Шеренга лучших синбирцев подтянулась и замерла. Сгустившаяся позади толпа простого люда, наоборот, заколыхалась, вверх полетели шапки.
