– Это… это прекрасная идея! – взволнованно произнес Катин. – Признаться, я ждал какого-нибудь несбыточного прожектерства, но вижу в вашем величестве основательную мудрость и здравомыслие, которые в самом деле способны изменить Россию! Отраднее всего, что вы строите планы на дальние времена, намерены высадить дерево, плоды которого смогут вкушать разве что ваши внуки! Это знак истинно государственного величия!
Царица слушала его благосклонно, а рассматривала с удовольствием.
– Так и вы совсем не таков, каким я представляла знаменитого барона Катина. Мне сообщали, что гартенляндский министр – сухарь и педант, а вы вон какой: горячий и собою красавец, хоть в гвардию.
– Моя внешность обманчива, – ответил Луций, смущенный. – Вашему величеству сообщили правду. Я сухарь и педант.
– Вы говорите по-немецки как настоящий ангальтец, – переменила она тему. – Разве вы не русский родом?
Последняя фраза была произнесена по-русски, с мягким акцентом.
– До двадцати трех лет я был российским подданным и, вероятно, остаюсь им, – подтвердил на том же языке Катин. – Мой родной город Санкт-Петербург.
Екатерина вновь кивнула сама себе (такова, кажется, была ее привычка) и опять перешла на немецкий. Должно быть, говорить на нем ей было легче или приятнее.
– Это прекрасно! Немцы среди помощников мне не нужны, только природные русаки. Довольно того, что русская царица – иностранка.
И сызнова повернула ход беседы – оставалось только дивиться быстрым оборотам этого живого ума.
– Ах, как бы я желала посмотреть, во что вы с кузеном Ганселем превратили Гартенбург! В детстве я часто там бывала, мы ведь соседи. Правда ли, что у вас совсем перевелись попрошайки и что в городской парк пускают простолюдинов?
– Истинная правда. Парк очень красив, и он открыт для всех.
– И у вас в самом деле в ассамблее заседают женщины? Как это необычно и как прекрасно! Не странно ль, что женщина может быть монархиней – как я или тетушка Мария-Терезия, но не министром и не государственным советником?
– Странно и нелепо. В Гартенлянде за минувшие годы испробовано много новшеств. Иные оказались негодны, другие прижились. Далеко не все они будут уместны для российских условий, но ежели вашему величеству будет угодно доверить мне подготовку портфеля реформ, я взвешу pro и contra по каждому вопросу и представлю обоснованное заключение.
Внезапно за спиной у императрицы возникла напудренная голова секретаря, который непонятно когда и каким образом переместился из своего угла. Донесся шепот. Екатерина со вздохом кивнула.
– Нет-нет, милый барон. Вы мне понадобитесь не в правительстве, а с той, другой стороны. Я имею в виду создаваемую комиссию выборных представителей. От них жду я главной помощи моим начинаниям. Чиновники всегда останутся чиновниками, к тому же они сведущи лишь в столичной действительности, а России толком не знают. Новые люди и новые идеи – вот что мне надобно.
– Про ту сторону я мало что знаю, – признался Катин. – Я всегда был с этой стороны, со стороны правительства. Я не депутат, я администратор.
– С этой стороны слишком… тесно, – не вполне ясно ответила Екатерина, переглянувшись с секретарем. – Поверьте, в депутатской комиссии вам будет привольнее.
– Но я знаю, что города и уезды избирают депутатов по сословиям. Я же никуда не приписан.
Секретарь опять что-то пошептал. Императрица ласково потрепала его по щеке.
– Не беспокойтесь, – молвила она Луцию. – Это предусмотрено. Вам будет пожаловано поместье, чтобы вы могли избраться от дворянства какой-нибудь провинции. Мой секретарь и незаменимый помощник господин Козлицкий [круглолицый слегка поклонился] сыщет для вас подходящее имение из выморочных. А то граф Никита Иванович бранится, что я чересчур щедро раздаю приватным лицам казенных крестьян.
Луций догадался, что это она о своем советнике графе Никите Панине, втором по важности вельможе империи. Первым все называли царского аманта графа Григория Орлова.
– Дружок, непременно устрой так, чтобы мы с бароном имели возможность побеседовать, когда его уже изберут, но еще до открытия Комиссии, – велела секретарю царица, а Катину пояснила по-русски: – Jegoruschka у меня золёто.
Золото-Егорушка опять поклонился, теперь низко.
– А вдруг меня не выберут? – усомнился Луций. – Ведь дворяне провинции, куда я отправлюсь, меня совсем не знают!
Наступило молчание. Государыня и ее помощник глядели на нашего героя с удивлением.
– Бог милостив, – улыбнулась Екатерина. – Avos выберут.
Аргумент не показался Луцию убедительным, но препираться с императрицей он не осмелился, а секретарь, плавно обогнувший стол, уже тянул его за рукав к дверям.
– Отправляйтесь в дорогу, отнюдь не мешкая, – сказала на прощанье царица Катину. А помощнику приказала странное: – Проведи-ка его от греха черным выходом.
От какого еще греха?
* * *
Следуя за своим чичероном, Луций попал сначала в какой-то чулан, потом в галерею с книжными шкафами, спустился по одним ступенькам, поднялся по другим – и очутился в небольшой комнате, тесно уставленной картотеками.
– Се мое логово. Отсюда, яко паук, плету свои паутины, – весело молвил императрицын помощник. – Сбросьте вон с того стула папки и садитесь.
Он больше не шептал, а говорил громко и преуверенно, да еще распрямился и сразу стал выше ростом.
Заговорил обычным голосом и Катин. После высочайшей аудиенции его переполняли чувства.
– Сколь умна, быстра, образованна государыня! Сколь искренне желает блага своим подданным! Провидение сжалилось над Россией, дав ей такую правительницу!
– Понравилась? Это она умеет, – равнодушно обронил секретарь. Выговор у него был мягкий, малоросский. – Любит произвести впечатление на всякого нового человека. Даже на лакея иль истопника. Желает, чтоб все ею восхищались. Давеча перед тем, как вы вошли в кабинет, сплетничала о пустяках, раскладывала пасьянс. Но ради вас изобразила государственный труд.
Сообщение о пасьянсе, а еще более невероятная дерзость суждений о ее величестве поразили Луция.
– Желание и умение всем нравиться – это, наверное, для царицы неплохо? – в растерянности пробормотал он.
Секретарь хмыкнул.
У Катина имелся вопрос и понасущней.
– Зачем было уводить меня через черный выход? От какого такого греха?
– От Гри́ха, – хохотнул дерзец. – От Григория Григорьевича графа Орлова. Его сиятельство опаслив к ночным аудиенциям государыни. Донесет кто-нибудь из слуг – и поедете вы, Луций Яковлевич, обратно в Германию с превеликой скоростью и безо всякого депутатства.
