– Тьфу на вас! Отец мой жив и прекрасно себя чувствует. Мама, увы, трагически погибла, под машину попала.
– Володя не умер! – обрадовались с той стороны. – Тогда я сейчас приеду. Скажите папеньке, что Эля Радионова, через букву «а», спешит в гости. Разговор есть о продолжении дела наших родителей!
И отсоединилась.
Лев усмехнулся:
– Я даму за сумасшедшую принял. Отцу моему тогда за сто лет перевалило. Но он был огонь. После похорон мамы вел жизнь двадцатилетнего парня. На скейтборд встал, с парашютом прыгал, постоянно за границу летал, дом на Мальте купил. В восемьдесят лет женился на сорокалетней и живет с Вероникой счастливо. Мне он оставил свой бизнес, сесть магазинов по всей стране. Все прекрасно работает. Я сам торгую в главном московском бутике, составляю новые смеси, но это так, к слову. После беседы с Эльвирой я позвонил папане на Мальту.
– Хочешь поржать? Я говорил с психованной…
Пересказываю, думаю, он смеяться будет, а в трубке тишина. Потом отец спросил:
– Фамилия через «а»?
Я ответил:
– Да какая разница? «А» или «о»?
И тут папа выдает:
– Левушка, две жизни не прожить. Я часто думал в последнее время: рассказать тебе все или в могилу унести? Вроде ты уже взрослый…
Я решил его слова в шутку обратить:
– Пап, твой сын уже старый.
А он как будто меня не услышал.
– Я боялся, что ты меня бросишь. Рассердишься, получится, что мы с мамой вроде тебя обманывали, разорвешь отношения.
Я притих. Что отец несет? Может, к нему маразм подкрался? А он не останавливался:
– Прости, сынок. Я струсил. Поговори с Эльвирой, мы на самом деле вместе работали. Она дочь моего коллеги и друга Бориса, светлая ему память. Когда побеседуешь, новость переваришь, успокоишься, позвони мне. Какое бы решение ты ни принял, например отречься от меня, все равно позвони. Очень тебя прошу!
И отсоединился.
Лев обвел присутствующих взглядом:
– Ксения, Анна, мы были маленькими, я вас не помню. И в отличие от Бурбонской, никаких снов не видел. Всю жизнь пребывал в уверенности, что у меня есть отец и мать, они сына безмерно любят. Ни малейших сомнений в нашем родстве не возникало. Я обожаемый в детстве мальчик, потом подросток, который регулярно получал нагоняи за сигарету, рюмку, ночевку не дома, поступил в медицинский, работал в больнице, потом бросил. Устал. Надоело. Занялся с отцом бизнесом по линии чая, увлекся. Мама погибла. Отец меня всегда поддерживал морально и материально. И вдруг! Появляется Эльвира, которая выкладывает правду – я не Орлов и вообще имя я только в два года получил, потому что был найден на вокзале. Меня будто по темечку битой шарахнули. Попросил Эльвиру уехать. Она поняла, в каком я состоянии, и смылась.
Пару часов я в себя приходил, потом папане звякнул, сказал:
– Пусик!
Я его так в детстве называл, потом перестал.
Отец ответил:
– Слушаю, червячок!
А это мое детское прозвище. У нас так заведено было: мама – мусик, папа – пусик, я – их червячок.
Я услышал, как Владимир Антонович ко мне обратился, и чуть не зарыдал.
– Папа! Я поговорил с Эльвирой. Даже разбираться ни в чем не желаю. Ты мой пусик. Один-единственный. Я тебя люблю.
Отец ответил:
– Ты мой червячок, самый любимый мальчик на свете.
Лев потер затылок.
– Нервничал я, конечно. Тяжело узнать, что ты не пойми кто и звать тебя никак. Но в буре отрицательных эмоций возник огромный зеленый остров: я понял, как люблю отца. Многие приемные дети, выяснив правду, закатывают предкам истерику. Кричат: «Не хочу жить с вами, не родные вы мне, чужие». Глупые, тупые гаденыши! Вас взяли из приюта, обогрели, выучили, а вы, твари неблагодарные, вопите про чужую кровь?! А своя кровь вам что сделала? Пила, гуляла, нюхала, кололась? Хороший человек ребенка в приют не сдаст. В интернат ребенок из приличной семьи попадает лишь в случае смерти всех родственников, и не о нем сейчас речь. О массе детей, которые на попечении государства оказались. По телевизору я недавно шоу видел. Муж с женой взяли в семью девочку, которая родилась больной. Родная мамаша, пьянь-рвань, недолго думая от малышки отказалась. У той лицо было изуродовано: заячья губа, волчья пасть, плюс доктора обещали задержку в развитии. И вот этот «букет» другие люди взяли. Вылечили дочку, из дуры умной сделали, выучили. Сидит симпатичная девушка, двадцать лет ей, студентка престижного вуза, одета с иголочки и вещает:
– Я случайно узнала, что им не родная. Всю жизнь они меня обманывали. Хочу мамочку любимую найти, обнять, поцеловать.
Вот же пакость какая! Не лгали тебе, берегли от правды. Хочешь знать, что мамашка понятия не имеет, от кого в пьяном угаре ребенка зачала? Готова жить с алкоголичкой в бараке? Ну и дуй туда! Я бы на ее месте папе с мамой на шею кинулся, на колени встал, головой в пол кланялся, рыдал: «Спасибо, любимые, что меня, страшную уродину, больную, тупую выбрали, лечили, учили, одевали, обували…»
Лев махнул рукой.
– Пережрала эта сиротинушка крема сладкого! Но я не такой. И единственное хорошее, что случилось в результате беседы с Радионовой, – моя беседа с отцом. Я успел сказать, как люблю его, как он мне дорог, как я благодарен ему за все. Мы охотно ругаемся с родителями, а вот похвалить их, поцеловать – это на потом откладываем. И плачем у могилы: не нашел времени проявить свою любовь, а теперь поздно. Спасибо Эльвире! Я успел. И теперь всякий раз, когда мы созваниваемся, говорю отцу о своей любви.
– Что вам предложила Эльвира? – остановил Орлова Коробков.
Лев Владимирович криво улыбнулся:
– Ей втемяшилось в голову возобновить работу лаборатории. Если коротко, то суть беседы была такова: «Лева, дайте мне денег, я восстановлю лекарство, которое изобрели наши родители».
– Что вы ответили? – спросил Димон.
Орлов потер лоб.
– Я вполне обеспеченный человек, веду бизнес, на меня работают умные люди. Если вдруг возникает сложная проблема, я могу спросить совет у отца. Сам экспериментирую с разными смесями. Какие таблетки от старости? Чушь невероятная. Невозможно дряхлого в молодого превратить. Старье новым не станет. Так я Эльвире и объяснил.
Лев замолчал, а Радионова разозлилась.
– Да просто пожадничал. Не захотел дело отца продолжать. Но я нашла инвестора и теперь усердно работаю.
– От меня Радионова пыталась получить какие-то записи, – вмешалась в беседу Ксения, – все повторяла: «Твоя мама архив оставила?» Очень была разочарована, когда выяснила, что никаких документов у меня нет.
– У меня она тем же самым интересовалась, – поддакнул Лев, – пообещала: «Отдашь документы, лекарство будет сделать пустяк! Люди за мои таблетки передерутся, я получу большую прибыль, тебе процент отрежу! Неси папки!» Планов у нее гора! Хотела сама пилюли штамповать. Я отказался. Наделает ерунды, впарит народу, не дай бог, кто-то тапки отбросит, и отдадут нас под суд. Радиновой в ее возрасте ничто не грозит, ее домой отпустят. А я так легко не отделаюсь.
