Тут я мысленно прикусываю язык. Если по совести, то я явился цапнуть аванс за поддельное интервью — и этот аванс мне любезно дают в ожидании статьи, которую я теперь уже никогда не напишу. Поэтому они имели законное право запрятать окошко где-нибудь в сибирской тайге — даже и в этом случае мне не пристало бы жаловаться на отмороженные в дороге уши.
У окошка в подвале табличка: «Нажмите кнопку, чтобы вас обслужили».
Подходящая табличка для электрического стула.
Со второго звонка в окошке появляется немолодая девица с многоцветным стоящим чубом — как пестро раскрашенный шипастый хребет динозавра — и кольцами в носу, в губе, в брови, в ушах. Лет сколько-то назад, в эпоху панков, я бы назвал ее, с придыханием, прикольной телкой. Теперь же я вижу перед собой просто дуру с ирокезом, которая выглядит как дура с ирокезом и прозябает тут, потому что не нашла себе лучшей работы, чем сидеть в подвале и выдавать деньги придуркам вроде меня.
Когда-то она могла быть фанаткой «Системайтиса». Сидеть всегда в первом ряду и писать в трусики от счастья, когда на сцене выламывался ведущий гитарист. Теперь ее былое счастье — не вполне трезвое, с разбитой рожей и душой, жалкое подобие человека, — стоит перед ней и исступленно надеется получить незаслуженные деньги. Однако сердце девицы не трепещет от узнавания. Она реагирует на меня презрительно выдвинутой нижней губой. Той, в которой кольцо.
— Привет, — говорю я, рукой машинально прихорашивая мокрые от дождя волосы. Возможно, именно в этот момент где-то наверху сотрудница стучит к Грэхему и говорит с порога: «Вы читали интервью с Вегас? Странное оно какое-то… Я зашла с вами посоветоваться».
— Привет, — отвечает девица, глядя на меня коровьими глазами.
— Меня зовут Грейл Шарки. Пришел за наличными.
— Кто разрешил?
— Грэхем Стивенсон.
— У нас в бухгалтерии нет никакого Грэхема Стивенсона.
— Потому что он не в бухгалтерии работает.
— Значит, у вас нет разрешения получить наличными.
— Извините, Грэхем вроде как ваш начальник. Он вроде как редактор. Стало быть, он тут самый большой разрешитель.
Девица молча таращится на меня.
— Имя?
— Я же, мать твою, только что назвался!
Девица шипит:
— Что за хамские выражения! Я не позволю со мной говорить подобным образом!
Тут и я взвиваюсь:
— Ты мне тут не выёживайся! Тоже мне принцесса на горошине! Ты на себя в зеркало посмотри, графиня долбаная!
Окошко — бац! — и закрылось.
Стою дурак дураком и любуюсь на собственное отражение в стекле. Девица уселась на стул в самый-самый дальний угол комнаты — и на меня ноль внимания.
Попереминавшись с ноги на ногу и еще раз пригладив зачем-то волосы, я робко кричу:
— Эй, послушайте!
Она царственно молчит. Я будто любовник, которого в полночь голым выставили на лестничную площадку, и теперь он пытается восстановить мир — через почтовую щель в двери.
— Послушайте, извините меня, — кричу я. — Я не хотел хамить. Просто с языка сорвалось. Обещаю быть паинькой.
— Вали отсюда, — спокойно говорит девица из безопасного угла своей норы.
Уже первый час. Где-то наверху совершенно определенно какая-нибудь Сюзи или Мэри стучит к Грэхему: «Шеф, с этим интервью явно что-то не то…»
— Пожалуйста, — молю я, — ради всего святого… Я жутко извиняюсь, я готов язык себе откусить и выбросить на помойку…
— Вали отсюда, или я охрану вызову. И не думай, что я не скажу Грэхему, каких сволочей он мне сюда присылает!
Тут мой ошалелый взгляд падает на сумку с ноутбуком. Ему уже несколько лет, и он, на пару со мной, много чего повидал. В ломбарде за него дадут максимум двести пятьдесят наличными — да и то если у меня хватит времени дойти до ломбарда и сторговаться. Другой вариант действий: вышибить дверь кассы, трахнуть девицу чем-нибудь по голове и забрать все деньги.
— Эй, послушайте, — говорю я, — у меня тут хороший ноутбук. И знаете — я могу вам его подарить. Если вы дадите мне мой гонорар.
Девица молча смотрит на меня.
— Отличная машина, куплена только пару лет назад. «Макинтош». Разве это не классное предложение?
«Загонишь, дура, и накупишь себе наркоты», — думаю я.
Наверное, она думает примерно то же. Потому что на ее лице появляется многообещающая глубокомысленность.
— Ну-ка поднимите к окошку свою штуковину, — говорит она.
Я быстренько извлекаю небесно-голубой ноутбук из сумки и поднимаю его на обозрение.
— Мне больше нравится оранжевый, — тянет эта повсеместно окольцованная изуверка.
— Главное — не цвет, — указываю я. — Главное внутри. И он ваш. Просто дайте мне, что мне положено. А подарок примите в знак извинения.
Девица не двигается с места. Я держу ноутбук с рекламной улыбкой на роже. Лот номер сто сорок пять! Кто больше?
— Ну ладно, уговорили, — наконец роняет она, сидя прежним каменным истуканом. — Зовут?
— Шарки. Грейл.
Она возвращается к своему компьютеру и возносит лапищи над клавиатурой.
— Шарки — это имя?
— Нет, фамилия.
— Ясно.
Стук-стук. Стук-тук-тук…
— О’кей. Будут вам ваши денежки.
На стекле кассы мое отражение цветет счастливой улыбкой. Д-да!!! Я слышу упоительный звук — выдвигается ящичек кассы, и наманикюренные лапы, невидимо для меня, отсчитывают два десятка пятидесятифунтовых банкнот. О, расцеловал бы эти наманикюренные сосиски!
Девица с неуверенным видом протягивает мне конверт.
— Вы действительно Грейл Шарки?
— Разумеется!
Конверт дышит на меня ароматом хрустящих пятидесяток. Схватить и бежать. Неужели получится? «Шеф, с этим интервью явно что-то не то…»
Девица отдергивает конверт.
— А вы не обманете? — спрашивает она. — Деньги в обмен на ваш компьютер, так?
— Совершенно верно.
На лице девицы настороженное выражение. Словно она боится, что сейчас из-за стены выскочит команда скрытой камеры. «Накололи дурака на четыре кулака!»
— Компьютер сперва, — заявляет девица. — Потом конверт.
— Договорились.
Девица рассматривает синяки на моем лице.
— А ноутбук действительно ваш?
— Конечно. Чтоб мне сдохнуть, если вру.
— И он работает?
— Ну да!
— Зачем же вы хотите его отдать?
