— Джил, я не перевозбужден. Чем говорить глупости, лучше послушай вот это.
Я протянул руку к стереосистеме и нажал кнопку «воспроизведение». Внутри была кассета из диктофона. Начиналось с неясных звуков в кухне. Потом отчетливо прозвучал голос Джил. Она представляется человеку по имени Роджер.
Наблюдая за ее реакцией на то, что выдавали колонки, я сделал еще шаг вперед и влево — и получил ответное движение назад и вправо. Теперь я стоял к двери почти спиной. А Джил, суетливо вспоминая тот разговор, лихорадочно соображала, какую линию поведения и защиты ей лучше выбрать.
— Это всё замечательно, Роджер, — говорила диктофонная Джил. — Но всплыло кое-что новое. Да, да, я как раз тут… — Пауза, затем смех. — Да нет, в данный момент он не опаснее, чем обычно. Уверяет меня, что продолжает принимать лекарства, но я почти убеждена — врет, давно прекратил.
— Мне больше не нужны лекарства, — сказал я и сделал еще шаг вперед и влево. Джил отреагировала соответственно.
— Нет, Саймон, тебе без лекарств никак нельзя!
А диктофонная Джил тем временем говорила:
— …только первое. А второе — он вдруг стал малевать странные картины. Совсем не в своем обычном стиле… Ну, как вам описать… Какие-то огромные пятна красного и желтого, ничего даже отдаленно внятного. Бездарная пачкотня. А от меня картины прячет — прикрывает холсты бумагой…
Джил невольно поежилась от своей диктофонной жестокости. И меня опять пронзило острое чувство обиды — даром что я слушал эту пленку в бог знает который раз. Не придуман бальзам моим ранам. Но боль была платой за дерзание. И, невинно распятый, я кровоточил — бух-чпок, бух-чпок, с руки на пол, с руки на пол…
— Я не хотела тебя оби… — поспешно прокомментировала живая Джил. Однако подавилась собственной ложью и не договорила фразы.
Я хранил суровое молчание.
— Нет, я в его квартире, — говорила диктофонная Джил, — ах нет, извиняюсь, он величает ее «студией». Я в его «студии». Точнее, в кухне. А он ходит-бродит в гостиной. Поверьте, Роджер, он сильно изменился. Он… нет, нет, вы не угадали. Совсем даже наоборот. Он стал тише, спокойней и собранней. Нет, на позитивные перемены не похоже. Скорее что-то вроде затишья перед страшной бурей. Как ни жаль, по-моему, ему надо как можно скорее в Хомертон — лечиться дальше и более серьезно… Нет-нет, никаких симптомов, никаких конкретных выходок. Просто я нутром чувствую, что он на грани. Какие вам нужны доказательства? Когда будут доказательства, будет уже поздно! Если вы спросите меня как специалиста, представляет ли он угрозу для самого себя и для других, я отвечу решительным «нет». И добавлю: пока что. Но он станет такой угрозой — непременно станет! — если мы немедленно не определим его в…
— Я не поеду в больницу! Ни за что! — заявил я с такой решимостью в голосе, что сам себе понравился.
Живая Джил, прежде раскрасневшаяся от жары и духоты, теперь была смертельно бледна.
— Саймон, — сказала она, — я хочу, чтобы ты четко знал — я не предлагаю тебя оставить в больнице. Пусть тебя просто подлечат. Мы все за то, чтобы ты жил здесь, на свободе. И искренне радовались твоим успехам в деле выздоровления. Но ведь ты подписал договор. Ты помнишь о договоре?
Еще бы мне не помнить! Его подписание завершилось «грандиозной вечеринкой» с распитием диетической «кока-колы». Когда я скрепил своей подписью документ под названием «Контракт о выздоровлении», толпа из трех присутствующих устроила овацию, бурную и долгую — секунд на пять.
Я, нижеподписавшийся (1), согласен продолжать участие в программе и развивать успех, уже достигнутый с помощью и при участии нижеподписавшихся (2), с конечной целью полностью избавиться от болезни и достичь устойчивого хорошего здоровья.
Но я уже давно удрейфовал прочь от того проклятого места. Я уже не их. Эмили помогла мне спастись. Джил хочет отвлечь меня от моей Миссии каким-то жалким клочком бумаги, который я, под воздействием медикаментов, подписал. У нее нет иных аргументов, кроме одной нелепой бумажонки.
В соответствии с вышесказанным, я, нижеподписавшийся (1), обязуюсь принимать в должном количестве любые лекарственные препараты в согласии с рекомендациями нижеподписавшихся (2).
— Мы хотим тебе только добра, — твердила Джил сквозь слезы. — Только добра! Дай нам помочь тебе!
Я также не возражаю против регулярных контрольных посещений нижеподписавшихся (2), а также периодического вызова на собеседование для удостоверения того, что пункты данного договора мной выполняются.
Глупейший контракт — что-то вроде письменного договора между родителями и нашкодившим подростком, что он больше «никогда-никогда».
— Роджер, — говорила диктофонная Джил, — опасность крайне велика. Достаточно вспомнить, с чего началась его одиссея по психушкам — он ослепил одноклассника отверткой!
Джил рядом со мной часто-часто моргала — словно ей теперь стыдно своих слов. Я с удовольствием освежил в памяти все сладкие подробности того, как я, первый трус во всей округе, всаживал отвертку в рожу вожака моих мучителей. Когда приехала полиция, моя вечно пьяная родительница сказала нараспев: «Я горжусь тобой, Саймон! Ты мамин маленький герой!» Разумеется, не стоило ей говорить такие слова. А за то, что она потом плела следователю и психиатрам, мамаше и вовсе язык следовало вырвать!
— Все это не значит, — продолжала диктофонная Джил, — что на парне можно поставить крест — мол, случайная неудача среди многих наших побед. Вполне вероятно, что ему нужна небольшая поддержка, его надо лишь подтолкнуть в правильном направлении — и выздоровление придет само собой. Но я совершенно уверена — если сейчас мы ничего не предпримем, он покатится вниз. И всё кончится весьма печально. Умоляю вас, Роджер, давайте займемся всерьез…
— Ну, ты слышал? — с торжеством сказала Джил. — Разве так говорят враги? Мы с тобой товарищи, пойми. Я забочусь о твоем благе и здоровье. Все мы заботимся о твоем благе и здоровье. Когда ты подписывал договор… ты сам тогда хотел выздороветь и стать другим. Давай мы будем помогать тебе, а ты не будешь мешать нам помогать тебе…
Я ее не слушал. Я был весь сосредоточен на том, что теперь она не загораживает мне дорогу к выходу. Нужно лишь оттеснить ее подальше от двери из квартиры.
Я стал медленно наступать на Джил. Она подняла в мою сторону баллончик. Перец там у нее или еще что?
— Ты явилась меня забрать, — процедил я. — Ты хочешь упрятать меня в больницу. Ты одна из них. Ты работаешь на них.
Тем временем диктофонная Джил продолжала:
— Ах ты Боже мой! Что значит «нуждается в постоянном наблюдении»? А я чем, по-вашему, занималась, регулярно посещая Саймона? Я прошу отреагировать на мои выводы — результат как раз того постоянного наблюдения, о котором вы говорите. Сколько же еще тянуть? Я готова всё обосновать и представить в письменном виде…
