Однако до коротких ласковых фраз дело не дошло. Хайди мягко, но непреклонно высвободилась и решительно зашагала прочь — к раздевалке.
Я быстро проверил, где охранники. По-прежнему заняты скандалом.
— Хайди, погодите, нам надо поговорить!
Она не замедлила шаг. Я побежал за ней, легко коснулся ее локтя.
Она отдернула руку.
— Оставьте меня, пожалуйста, в покое.
Она быстро лавировала межу столиками, посетителями, танцовщицами и официантками. Я бежал за ней как на веревочке. Дверь раздевалки ближе и ближе.
— А как же ваша история! — сказал я ей в спину.
Хайди остановилась и поглядела мне прямо в глаза.
— Вы имеете в виду вашу статью обо мне? Мне говорили, что она отменена. Но я в эти сказки не верю. На самом деле вы лично ничего не отменяли. Так?
— Ну, — отозвался я, искренне удивленный. — Ничего я не отменял. О чем вы говорите?
Тут Хайди процедила куда-то в пространство перед собой: «Сволочь!!!»
Развернулась и пошла к раздевалке.
Я в два прыжка догнал ее.
— Сволочь? Почему же я сволочь?
Она остановилась.
— Не вы. Он.
— Кто?
— Питер.
Она сделала новый шаг прочь. Но тут уже я решительно заступил ей дорогу.
— Погодите, именно о Питере я и хотел с вами поговорить.
— А он-то вам зачем?
— Хайди, да не рвитесь вы от меня. Дайте все толком объяснить. Речь идет не о той статье для журнала. Я хочу написать другую историю. Про вас и Питера.
Хайди ошарашенно замерла.
— О нет! — сказала она. — Нет, нет и нет! Еще не время. И я еще не…
Тут она осеклась.
— Нет, самое время! — воскликнул я. — Именно сейчас. Потому что, к моему величайшему сожалению, история вот-вот станет публичным достоянием. И я бессилен это остановить. Поэтому вы должны пойти со мной. Я тут… я тут для того, чтобы защищать вас.
В глазах Хайди стояли слезы. Очень похоже, что я победил. Однако на душе у меня было тошно, тошно…
— Ладно, — сказала она. — Раз вы говорите сейчас — значит сейчас. Хорошо, я согласна.
Дальше все было делом техники. Через несколько минут мы встретились у заднего выхода. Я набросил ей на плечи свой пиджак — было уже прохладно. Сам я при этом мотал головой по сторонам — почти на полном серьезе ожидая увидеть Терри и его костоломов, которые с дубинками и зажженными факелами выбегают в ночь — искать беглянку.
Когда мы отошли от клуба на приличное расстояние, я спросил:
— Вы где живете?
Теперь я искал глазами такси.
Цель номер один достигнута. Хайди со мной. Но разговорится ли она о своем романе? Вот вопрос.
И тут жизнь опять похерила все мои планы. Однако на этот раз самым приятнейшим образом.
— Нет, домой я не могу, — вдруг сказала Хайди, останавливаясь и болезненно кривя лицо. — Домой нельзя.
Я удивленно уставился на нее.
— Хотите где-нибудь посидеть и выпить? Я знаю пару симпатичных мест в округе…
— Нет-нет, мне просто нельзя домой, — сказала Хайди, плотнее кутаясь в мой пиджак и пристукивая, словно от холода, своими голенькими ножками в туфлях на высоком каблуке. — Там небезопасно. Отвезите меня куда-нибудь.
Меня не нужно было просить дважды. В пределах следующей минуты я остановил такси, позвонил в отдел информации, узнал все про их излюбленный отель, дал соответствующие указания водителю — и машина покатила вперед, к цели номер два. Таксист покашивался на странную пассажирку: с побитым приятелем, со спортивной сумкой на коленях — и в дорогом вечернем платье, поверх которого накинут мужской пиджак. Хайди сидела молча, с побитым видом печально глядя в окно — как впервые разлученная с родителями первоклассница.
Таксист молчал, молчали и мы. Никаких звуков, кроме шума двигателя. Только пестро освещенные центральные улицы за окном. Я сидел в своем углу почти не шевелясь, стараясь выглядеть предельно неопасным. Я лихорадочно соображал, что бы мне такое сказать… и при этом не нарушить чары. Ибо я был внутренне готов к тому, что в любой момент Хайди встрепенется, опомнится и скажет: «Стоп! Вы, собственно, кто такой? И куда меня везете? И что я вообще тут делаю?» Все произошло так быстро и так просто, что мне просто не верилось — как говорится, не с моим счастьем!
Мы проезжали мимо Музея мадам Тюссо, и я шарил по закромам памяти в поисках какого-нибудь подходящего анекдота. Однако на тему восковых фигур ничего не нашлось. Поэтому в итоге я брякнул:
— А ловко мы сублимировались из клуба!
Хайди, будто вскинувшись от сна, смотрела на меня непонимающими глазами.
— Сублимировались — это в смысле удрали. Сублимация. Помните?
— Не понимаю. Вы о чем?
— Ну, я хотел употребить ваше любимое слово. Оно и в химии, и в психологии… У Фрейда, как вы знаете… На сайте «Меховой шубки» сказано, что «сублимация» — ваше любимое слово. Я тоже его очень люблю.
— Первый раз слышу, — сказала Хайди и опять отвернулась к окну. — И что за глупость — «любимое слово»? К тому же «сублимация» ни при каких обстоятельствах не могла бы стать моим любимым словом!
— Ясно… — пробормотал я, чувствуя себя полным идиотом.
Мы проезжали по Бейкер-стрит, и я суетливо искал и не находил в голове анекдот, который можно было привязать к Бейкер-стрит. «Заходит однажды Шерлок Холмс в бордель…» Нет, не пойдет. В следующий раз, когда я открою рот, тема разговора должна быть самая невинная — светский треп без единого подводного камушка. Что-нибудь про погоду, или о проделках соседских котов, или как чистить туфли из многоцветной кожи… сойдет любая глупость. Однако темы типа конфликта на Ближнем Востоке, педофилии и таблоидных сенсух про джентльменов среднего возраста, хозяев ночных клубов, которым не слабо окучить подружку пять раз за ночь… эти темы — запретные.
— А правда, что ваша любимая песня «Всегда думаю о тебе» группы «Пет шоп бойс»?
— Нет. «Облака на луне» группы «Ра бэнд».
Она сбросила туфли и подтянула под себя ноги. Компактный прелестный клубочек на заднем сиденье такси.
— А я, похоже, вообще этой песни не слышал…
— Да ну! Я ее обожаю. Там про то, как женщина звонит своему любимому за тридевять галактик — он где-то с кем-то воюет в далеком космосе. Она может звонить ему только раз в год, ведь он чудовищно далеко. Во время короткого разговора ей хочется высказать всю свою тоску по любимому — и при этом не сорваться на плач. Там чувствуются еще ее смятение и тревога: а вдруг у него появилась другая женщина — скажем, из боевых товарищей? Она и в себе не до конца уверена: справится ли она с бесконечной разлукой, устоит ли перед обилием возможностей — ведь ей так одиноко, да и детей без мужчины воспитывать мучительно трудно. И хотя к концу песни совершенно ясно, что она безумно его любит, невольно думаешь: м-да, похоже, этой любви не выжить. Быть может, это их последний разговор… Вы улавливаете, как там все сложно? Жутко печальная песня! Понимаешь: любви не всё подвластно, и есть такие высокие стены, через которые даже она не перескочит. Всегда плачу, когда слушаю.
