— Ах, Терри, — говорю я, продолжая играть под дурачка, — это такая глупость! А что, если я приглашу Хайди к своему столику в качестве посетителя? Мне с ней и тогда нельзя словечком перемолвиться?
— Насколько я понимаю, вы за столик не собираетесь?
— Пока не собираюсь. Но допустим чисто теоретически. Сажусь я за столик и прошу прислать мне Хайди для танца. Вы что, Терри, откажете?
— Мистер Шарки, я получил четкие указания. И зачем нам ссориться? Или вы хотите ссориться… именно сейчас?
Это явный намек на мои синяки и непрезентабельный вид. Получить пару новых украшений на лицо от здешних вышибал мне не улыбается, поэтому я поспешно говорю: нет, ссориться я не желаю, и, разумеется, у меня и в мыслях нет говорить с Хайди, раз запрещено. Слово джентльмена. А теперь, пожалуйста, двойную водку-мартини, только из шейкера, а не просто взболтанную. Затем я соображаю, что менее изысканная двойная водка с тоником крепче прошибет, — и меняю заказ.
— О черт, — говорит бармен Пол, — что у вас с лицом?
— Порезался, когда брился.
Пусть догадывается об остальном по иронической горечи в моем голосе.
Но я уже отвернулся от бара. На сцену по ступеням спускается новая танцовщица. Она меня мало интересует. Я весь изгляделся в поисках Хайди. Изглядимся-мся-мся-мся, пока водка еще не вся… За столиками похотливо смеющиеся мужики, рядом с ними стриптизерки; везде полуголые официантки; и все пьют, пьют, пьют и сорят деньгами… Всё за деньги, деньги, деньги… Проплачен каждый вздох, каждый поворот головы, каждая улыбка…
Да я здесь чужой, посторонний! Меня пустили сюда по ошибке — просто на мне тоже пиджак. Ну что у меня общего с этими людьми, которые имеют привычку в ожидании появления семейных чемоданов на багажной карусели ставить ногу на край тележки, а руку класть на макушку одного из малолетних отпрысков; которые с рассеянной улыбкой глядят на своих жен, заправляя любимую машину? Что у меня общего с глупыми, разочарованными в жизни и затраханными семьями мужиками, которые приходят сюда за оджентльмененной аморалкой и за проплаченной приапической надеждой? Что у меня общего с этими человекообразными, которых швейцар в смокинге выстраивает в очередь к банкомату — как рабочих к конвейеру по производству денег? Какого хера я тут потерял — я, соавтор старого хита «Пороховой заговор»?
Я делаю большой глоток водки — в надежде, что она, любезная, разгонит тоску и погонит дезертира обратно к письменному столу, ибо мне непременно нужно домой, к поганому интервью. Однако именно в этот момент я вижу Хайди. Сердце — мой радар — трепыхнулось. Да, верно, она идет в моем направлении. Однако не одна, а с хмырем-посетителем. Ведет его за руку. Я чувствую укол не то чтобы ревности, а так, укол черт знает чего. Во мне поднимается ненависть. Разумеется, не против Хайди. И даже не против хмыря. Ненависть вообще. Парочка удаляется в заднюю комнату, где происходит приватный стриптиз. Хмырь с застенчивой ухмылкой оборачивается на друзей за столиком, которые, как и положено, ржут и провожают его ободрительными сальностями. За музыкой их, слава Богу, не слышно.
О, эта задняя комната! Пульсирующее сердце клуба. Когда хмыри спускаются по лестнице, им заманчиво мелькает то, что там происходит, — какие-то части голого тела и каменеющего в кресле счастливчика. Задняя комната — своего рода клуб внутри клуба. У входа, перекрытого бархатным шнуром, стоит свой швейцар. Сейчас он снимает шнур и с почтительным кивком пропускает внутрь Хайди и ее хмыря. Швейцар, он же вышибала, поворачивается так, чтобы видеть происходящее в задней комнате — готовый вмешаться при нарушении правил.
Я делаю еще глоток водки. Смыть нехорошее впечатление. А между тем водку нужно тянуть, напоминаю я себе. Второй дармовой порции не будет.
Внимательно следя за выходом из задней комнаты, я прикидываю длительность приватного танца. Я представляю, как Хайди сбрасывает платье. Хмырь сидит в кресле и улыбается (воображает — смущенно, а на деле — похотливо). Ее руки скользят от плеч к бедрам, и она смотрит вниз на саму себя, приглашая его сделать то же самое, и он подчиняется (воображает — застенчиво, а на деле — нагло). Она поворачивается к нему спиной и чуть наклоняется, и его буркалы бегают по ее телу вниз-вверх, вниз-вверх. Хайди опять поворачивается — и лифчика уже на ней нет. Она кладет руки на подлокотники кресла и наклоняется к хмырю — так, что груди нависают над его лицом и ее соски почти касаются его губ. Каково это чувствовать? Так и тянет потянуться и лизнуть торчащий в дюйме от тебя сосок… по неусыпный вышибала у бархатного шнура бдит, и горе тому, кто поддастся естественному импульсу! Поэтому хмырь держит язык за зубами, а руки у боков. Стриптизерки он и случайно не должен коснуться пальцами. Клуб — для джентльменов! Он не имеет права положить руки даже себе на колени. Потому что на них, если он будет щедр, приземлится задок или даже мокрый передок танцовщицы. И хмырь сидит истуканом и тужится быть этим самым… джентльменом.
Теперь Хайди, очевидно, начинает извиваться — всё-таки танец. Когда она поворачивается к хмырю спиной, он предательски косится на других стриптизерок, которые в соблазнительной близости танцуют каждая для своего покупателя. Таким образом, Хайдин хмырь за свои денежки получает максимум. А рядом девушка уже совсем голая. Она двигается, сидя на коленях мужчины, который из осторожности руки убрал почти совсем за спину. И вообще у него вид человека в вагоне подземки, который вежливо удвигает ноги в сторону, давая выйти вставшей старушке. При этом он со страхом думает, как бы девица не оставила на его Армани недвусмысленных влажных следов… и вместе с тем надеется, что она оставит на его Армани недвусмысленные влажные следы.
Но тут срабатывает внутренний счетчик Хайди. Спектакль закончен. Десятка отработана. «Еще танец?» Она имеет в виду — выкладывай еще десятку, а то уйдешь несолоно хлебавши. И он, разумеется, соглашается, потому что трусики еще на ней, и он не видел того, за чем, собственно, пришел. Хмырь сует руку в карман и вынимает десятку. Ловким быстрым движением Хайди прячет банкноту непонятно куда.
Да, всё ограничится двумя танцами. Это двухтанцевый хмырь, по морде видно. На большее не раскошелится. Получив, что положено на свою трудовую двадцатку, он вместе с Хайди вернется к своему столику, за ее спиной показывая приятелям поднятый большой палец. Стало быть, я могу на пути к туалету как бы случайно столкнуться с Хайди.
Ищу глазами Терри, его нигде нет. Хорошо. Из задней комнаты выходит девушка с клиентом. Другая девушка с клиентом туда заходит. Я делаю еще глоток водки и лениво встаю. То ли поправить пиджак, то ли раздумывая, не прошвырнуться ли мне в туалет. Маленький спектакль для швейцара задней комнаты Бруно, которому Терри на моих глазах что-то шепнул — не иначе как «приглядывай за ним!».
Я угадал время правильно. Вышибала снимает бархатный шнур, и из задней комнаты выходит Хайди с хмырем. Она уже не держит его за руку. Она ему что-то говорит, и они улыбаются друг другу. Пока он машинально одергивает пиджак, я тут как тут и игриво хватаю Хайди за локоть.
— О, привет, — говорю я.
