— Нам известно, — роняет она, невинно трепеща ресницами, — что Дженни взяла с собой малюсенькую сумочку. И сказала — иду подправить губы. Стало быть, она прихватила с собой косметичку. А здесь, на столе перед нами, осталось всё остальное ее имущество.
Насколько я знаю женщин, они всегда таскают с собой приличную сумму. Мужчины предпочитают кредитные карточки и наличных при себе почти не имеют. Но женщины всегда готовы к тому, что подвернется какая-нибудь мелочь, за которую неловко платить кредиткой. И эта мелочь может подвернуться не раз и не в одном магазине. То есть в сумочке Дженни скорее всего находится маленький клад.
Небрежным жестом я подтягиваю к себе Дженнину сумочку — покашиваясь в сторону ресторанной двери и прикидывая в уме, сколько времени нужно женщине на то, чтобы найти туалет, зайти в кабинку (в женских туалетах часто очередь), развернуть пакетик с порошком, молча выругаться по поводу моего жадного нахальства, нюхнуть, заодно сделать пи-пи, подкрасить губы и проверить, не перекрутилась ли юбка.
Карга за соседним столиком пристально смотрит на меня — поверх очков и поверх романа, который она читает. Демонстративно не обращаю на нее внимания. Я копаюсь в однозначно женской сумочке с таким невозмутимым видом, словно я педик и это самое естественное для меня дело.
Проклятие! Нету кошелька.
Я отодвигаю сумочку от себя. Неужели носит деньги в косметичке?.. Но косметичку ли она с собой взяла? Про губы Дженни ведь просто так сказала, на публику. Похоже, она ушла не с сумочкой, а с бумажником. Где у нее деньги и кредитные карточки. Она явно из тех шикарных особ, которые кокаин сыплют на кредитную карточку, а снюхивают через двадцатку, свернутую трубочкой. Я же по-плебейски сыплю на руку и тяну в нос через билет подземки.
Черт. Как глупо. Как нелепо. Нет мне финансового спасения…
И тут в мой мозг вбегает другая идейка — разряженная как Джонни Роттен в его лучшие секс-пистолские денечки — и кричит: а что ты видел, копаясь в Дженниной сумочке?
Правильно. Кассету.
«Хватай кассету, и ходу! — подсказывает мне Джонни Роттен. — Ибо это и есть твое финансовое спасение!»
Он прав. Во-первых, не платить за ленч. Во-вторых, экономлю драгоценное для меня время. Ведь я помню — шляпа уже летит в сторону пола!
«А как же Дженни?» — лукаво спрашивает Джонни Роттен.
«А что Дженни? Тетка взрослая — сама о себе позаботится».
Я бросаю взгляд на ресторанную дверь. Действовать надо быстро, потому что Дженни уже наверняка на стадии подкраски губ. Я опять решительно беру Дженнину сумочку.
Для карги за соседним столиком это уж слишком.
— Молодой человек! — говорит она мне. — Пристало ли джентльмену так нахально заглядывать в сумочку молодой леди?
— Пристало, пристало, — рычу я в ответ, вслепую шаря рукой в сумочке. — Это моя жена, черт возьми. Что мое — то ее. Точнее, я хотел сказать: что ее — то мое.
— Точно ваша жена? Разумеется, это не мое дело, но…
— Да жена она мне, жена… — рассеянно бормочу я, весь сосредоточенный на двери ресторана. С моего лба в Дженнину сумочку падает большущая капля пота. Наконец я нашариваю кассету.
— Вы уверены? — зудит старушка.
Я поворачиваю лицо в сторону неуемной карги. Она невольно подается назад. Черт, разве мы с Дженни не держались за ручку, когда она тайно передавала мне мешочек с кокаином? С другой стороны, при встрече мы только пощечкались. И глазастая карга это запомнила. Не зря я ненавижу это богемное щечканье!
— Молодой человек, я с вами разговариваю!
Я бы с удовольствием ошпарил ее чем-нибудь типа: «Заткнись, высохшая буржуйская сука!» Но сейчас не время для эскапад. Сую кассету себе в карман, допиваю залпом пиво, вскакиваю и, быстро пролавировав между столиками, смешиваюсь с толпой прохожих. Сердце колотит в ребра, как псих головой в каменную стену.
— Ма-а-аладой человек!
А пошла ты, старая блядь!
Главное — кассета у меня. Я иду прочь — тем шибким шагом, каким мы ходили в школе, где было строго запрещено бегать.
Глава двадцатая
В голубой вышине дрожит желток солнца — вот-вот лопнет и растечется по небу. Жара придавила своим толстым брюхом весь город, который под ней едва дышит. Пройдя десяток шагов по улице, я уже вспотел, будто пробежал марафон. Мозги плавятся — как асфальт, по которому я ступаю. Но ради Эмили я должен идти. Ибо долг мой — защищать ее. Похоже, от всего мира. В том числе и от Джил.
Перед тем как идти к квартире белокурой сучки, я забираюсь на церковную ограду и блаженствую в тени дерева. Если бы не запах собачьей мочи — век бы тут сидел. Но пора.
Жара мне на руку. Все забились в норы, задвинули занавески и врубили кондиционеры или вентиляторы. На улице никого, за вычетом шумной группы мальчишек, которые играют в футбол на пустыре — как ни в чем не бывало носятся на самом солнцепеке.
Из одного открытого окна несутся восторженные крики тележурналиста, который балаболит о теннисном матче с темпераментом хоккейного комментатора.
Домик белокурой стервы замыкает ряд приставленных друг к другу безобразных одноэтажных кирпичных коробок. Дверь с невысоким крыльцом. Справа и слева по окну. Торец глухой. Сзади еще два окна.
У самого дома я еще раз оглядываюсь по сторонам. Ни души. Футболисты довольно далеко, и им решительно не до меня. Для начала осмотра я все равно выбираю задние окна — так надежнее. Одно окно наполовину закрыто жалюзи. Это кухня. Пока я ее рассматриваю, в дверях мелькает женская фигура. Я узнаю хозяйку, хотя на ее лице какая-то белая дрянь — питательная маска, наверное. Затем перебираюсь ко второму, приоткрытому окну — плотную занавеску раскачивает ветер. Медленно придвинувшись к занавеске, я отшатываюсь. Невидимая девушка совсем рядом, в нескольких дюймах. Она, очевидно, на кровати, которая стоит прямо у окна. Кровать поскрипывает, а девушка напевает себе под нос всякую чепуху.
Я снимаю рюкзак и очень осторожно извлекаю из него диктофон. Шуметь мне нельзя. Я и дышать-то стараюсь поменьше.
Быстро оглядываюсь. Никто не наблюдает. У входа не было машины Бенстида. Однако по предыдущей слежке я знаю — неналичие машины у двери отнюдь не гарантирует его отсутствия в квартире. Он хитрый и осмотрительный сукин сын!
Теперь я готов включить диктофон в любой момент. Но в квартире тихо, даже мурлыканье под нос прекратилось. Я жду, переминаясь с ноги на ногу и воровато оглядываясь по сторонам. Рано или поздно соседи меня заметят. И переполошатся.
Тут доносится громкий голос белокурой стервы:
— Привет, Питер!
Сквозь густую занавеску мне ничего в комнате не видно. Но я различаю каждое слово. Она с ним разговаривает — с ним!
Я затаиваю дыхание. Он тут — лежит на кровати буквально в паре футов от меня. Я представляю себе дрыхнущего мистера Бенстида, которого будит любовница — в данный момент белолицая, как гейша. Я придвигаюсь к окну вплотную и напрягаю уши, ловя каждый звук; в вытянутой руке включенный диктофон. Если они будут говорить вполголоса, ничего не запишется. Я уже изучил машинку: наружный шум, при всей своей малости, перекроет разговор внутри квартиры.
