Грейл Шарки явно польщен. Но и явно стесняется. Смешно смотреть, как им обоим чертовски неловко. Я чувствую себя антропологом, который изучает вербальное общение дикарей.
— Что вы теперь поделываете?
— Независимый журналист.
— О музыке пишете?
— В основном.
— А что с остальными ребятами из группы?
— Да у всех по-разному. Мы практически не общаемся.
— A-а… Ладно… Знаете, было чертовски приятно с вами побеседовать. Столько воспоминаний сразу накатило…
Они пожимают друг другу руки, и я почти сочувствую Грейлу Шарки, когда его фанат, удаляясь от нас — разумеется, машинально, — вытирает свою правую руку о джинсы. Грейл это видит, невольно разворачивает свою правую руку и задумчиво смотрит на ладонь.
— М-да, могло быть и хуже, — говорит он вроде бы мне, но в общем-то самому себе. — Брякнул бы, что моё время прошло или что я предал свои принципы. Я в костюме и при галстуке — сам понимаешь…
— «Гриэл Сюрриэл»? — говорю я.
Он смеется.
— Так меня прозвали некоторые фанаты. Это еще ничего. Барабанщика звали ласково Джонни Лупила. У всех в то время были прозвища. Своего звукорежиссера мы звали Пердель Кастро. Тогда казалось смешным. Тогда всё казалось смешным.
При этом у него такая счастливая рожа…
— Почему тебя звали сюрреальным?
— Ты недослышал, — говорит он. — Меня звали Гриэл-Соу-Риэл. Мы не пытались бежать от реальности, как сюрреалисты. Мы смело шли на сшибку с реальностью — мы были предельно реалисты. Отсюда и пошло — Гриэл-Соу-Риэл, предельно реальный Гриэл… Не ты первый делаешь ошибку. Многие со слуха сразу не врубались.
— А из-за чего твоя группа развалилась?
Он потупляет взгляд.
— Толком даже теперь не знаю. Может, потому что мы мучили себя и других вопросами. А людям кругом вопросы не нужны. Им нужны ответы, причем ответы попроще.
Он сразу становится грустный-прегрустный. Такой искренне грустный, что меня, грешным делом, тянет утешить его. Но я с этим позывом справляюсь. И говорю внезапно:
— А знаешь, какое прозвище было у меня в школьные годы?
Расставшись с журналистом, делаю глубокий вдох, ныряю в подземку и доезжаю до станции «Оксфорд-Сёркус».
Выйдя на улицу, я направляюсь прямо к известному магазину медиа-товаров — называть его, извините, не стану.
При входе в магазин — турникет, который вращается в одну сторону. Таким образом, выходить надо мимо кассы. И это невольно поощряет людей хоть что-либо взять — с пустыми руками как-то неловко проходить мимо кассы. В наши дни торговцы любят такие хитрости.
Слева от меня несколько касс. Люди стоят в очереди с пустыми лицами, готовя для оплаты кредитки. Чуть дальше узкий проход для наглецов, которые осмеливаются выходить из магазина с пустыми руками. За проходом зорко следит охранник — цербер типа того, что хамил мне у «Меховой шубки», только посубтильнее.
Охранник провожает глазами каждую сумку — словно у него рентгеновский взгляд.
Но это он только прикидывается — разве что технический прогресс придумал что-то, о чем я не знаю.
Без весомого повода охранник в сумки никому, разумеется, не заглядывает.
А электронные ворота завизжат тревогу уже после того, как ты пройдешь мимо них с неразмагниченным товаром. У кого ноги быстрые — тому эти ворота до одного места.
Я принимаю беспечный вид, прошвыриваюсь по магазину и нахожу нужный мне диктофон. В центре моря телевизоров, видеомагнитофонов, плееров и компьютеров находится торговый остров: полки по кольцу и вокруг них кольцевой же прилавок. Здесь они, похоже, держат ценные товары небольшого размера типа МР3-плееров, проигрывателей мини-дисков и прочую электронную мелочь. Весь остров обслуживает один продавец — при скоплении покупателей к нему на подмогу бегут коллеги, которые работают по всему залу.
Я нахожу диктофон нужной мне марки. Почти тридцать фунтов. Стоит, недосягаемый, на полке рядом с «Олимпусом» и целым рядом других диктофонов. Пока я произвожу рекогносцировку на местности, продавец с напомаженными волосами снимает с полки один аппаратик и показывает его покупателю. Тот расспрашивает его о свойствах диктофона; продавец отвечает живо, но со скучающим видом.
Чтобы не бросаться в глаза, я беру со стойки каталог консолей для видеоигр и делаю вид, будто пролистываю его. Сам же краем глаза наблюдаю за продавцом на острове. Я изучаю его привычки, прикидываю расстояние от острова до выхода.
Так, вариант перегнуться через прилавок, дотянуться до полки, схватить диктофон и умчаться с ним — этот вариант не проходит.
Продавцы от скуки очень рассеянные, однако при малейшей тревоге сразу же мобилизуются и запросто меня перехватят.
Сейчас наплыв покупателей — казалось бы, самое время для воровства. Но именно из-за наплыва покупателей все продавцы в зале и непредсказуемо перемещаются.
Значит, надо выбрать момент, когда будет меньше покупателей, часть продавцов уйдет обедать или просто передохнуть и выкурить сигаретку тайком от менеджера. Но и тогда понадобится чем-то отвлечь продавцов и обоих охранников (первый у выхода, второй рыскает по залу).
Операцию разумней отложить. Тем более второй охранник уже на меня косится. При всей своей осторожности я слишком заметно шнырял глазами по залу — поверх товаров. Словом, надо временно ретироваться, продумать план действия, а уж потом вернуться и провернуть дело.
Выйдя из магазина, я еще на улице сверяюсь со своими записями — где удобнее начинать работу с афишами, а затем спускаюсь на станцию «Тоттенхэм-Корт-роуд».
Тут несколько эскалаторов с улицы к Северной линии и много досужих придурков с жвачкой во рту. Как ни странно, плакатов «Подружки гангстера» всего четыре на всей станции. Наверное, потому, что тут засилье рекламы того самого магазина медиа-товаров, в котором я только что был. Однако на этой станции всегда очень оживленно — и четыре «Подружки гангстера» мне явно еще много хлопот доставят: за ними нужен глаз да глаз! На плакате «Чикаго» кто-то нарисовал пенис у рта актрисы. Случись это с Эмили — я бы лопнул от злости. А так — прохожу мимо. Пусть Зета-Джонс ищет себе другого защитника!
Покончив с инспекцией станции «Тоттенхэм-Корт-роуд», я удовлетворенно вздыхаю. Приятно знать, что всё у меня под контролем. Всё в порядке. И этот порядок произведен мной. Спускаясь по эскалатору, я надеваю мэриголдку — меня ожидают другие станции и много-много работы. Мысленно я продумываю маршрут так, чтобы в середине дня снова подвалить к магазину медиа-товаров.
Оказавшись в поезде, вспоминаю про газету, которую я позаимствовал у Грейла Шарки. Я вынимаю ее из рюкзака и принимаюсь внимательно листать. Только после станции «Чаринг-Кросс» я добираюсь до раздела «Искусство» — и в восторге обмираю. Там фотография Эмили. И под ней — рецензия, которая начинается так: «Дебют Николь Кидман на американской сцене — в «Голубой комнате» — один критик дьявольски удачно назвал «чистейшей театральной виагрой»…»
