— Кто это? — спрашиваю.
Звяк-звяк в кармане.
— Человек, с которым я не желаю разговаривать. — На лбу у него бусинки пота.
Звяк-звяк.
Всё, звук сдох. Мистер Шарки, видимо, расслабляется.
— А в твоих снах, Грейл, когда ты по ночам разговариваешь, телефон тоже названивает?
Он хватает со стола пачку сигарет и вскакивает, весь кипя от ярости. Я, похоже, попал точнехонько в больное место. Даже за очками угадываю, что его глаза мечут молнии.
— Да пошел ты…
Мне его даже жаль. Он такой прочитываемый. И слепому видно, что уходить ему не хочется. Поэтому так легко не реагировать на блеф — я разворачиваю газету и делаю вид, будто рассматриваю заголовки.
Мистер Шарки топчется у стола.
— Если не скажешь немедленно — я ухожу, — шипит он.
Я поднимаю на него спокойные глаза и жду, когда он наконец сядет и станет паинькой. Как только он садится, рассказываю, с чем пришел.
Я не хожу вокруг да около, а лаконично сообщаю:
— У Питера Бенстида роман с танцовщицей из его клуба — с той перепившей девицей. Ты с ней вчера беседовал. Зовут Хайди.
Шарки медленно снимает очки с носа и трет переносицу. Я вижу, как он ошарашен, какого искреннего интереса полны его глаза. Сердиться на меня он уже забыл. Я правильно все рассчитал.
— Ничего подобного, она вчера не перепи… Откуда тебе известно?
— Известно.
— Ладно. И давно он с ней живет?
— Достаточно долго.
— Где и когда они встречаются?
— Не знаю. Но ты можешь накрыть их сам.
Тут в его взгляде появляется недоверие. Однако интерес к моему сообщению искренний. Как я и ожидал, для него важно было узнать сам факт — а подробности уж он сам соберет.
— Ты мне не даешь деталей. Откуда мне знать, что ты не заливаешь?
— Я сказал главное. Можешь проверить, заливаю я или нет.
— А откуда ты узнал?
— Какая разница.
Заметно, что он, получив только дразнящий намек, раздражен моим немногословием. Однако в общем и целом он явно доволен: не зря пришел на встречу со мной, получил свое.
— Ладно, в качестве подсказки неплохо. Подкрепить бы фактами… Но история вообще-то достойна проверки. Говоря честно, я понятия не имею, какая существует такса за такую подсказку…
Про себя я оскорблен, но виду не подаю.
— Я не из-за денег. Я хочу, чтобы об этом узнали все.
Он удивленно вскидывает брови.
— Чего ради?
— Из-за Эмили.
— Из-за… из-за его жены? Из-за Эмили Бенстид?
— Да.
Я рассказываю ему о моем договоре с Бенстидом, о том, что я — официальный сберегатель чести Эмили.
Этот дурак только посмеивается, шаря глазами по летней толпе. У него явно поправилось настроение. Смотрит на меня с иронией. Я ему доверил свое заветное… но куда этому ослу понять и оценить такие тонкости!
— Надо же, — говорит он, — и Бенстид действительно платит тебе за подобную работу? Не думал, что он такой сдвинутый. Значит, ты мотаешь по подземке и «оберегаешь» его жену?
— Да, совершенно верно, — говорю я.
Он хохочет.
— Господи, город чокнутых! Чокнутый на чокнутом и чокнутым погоняет! Такой весь солидный мистер Бенстид… Ладно, колись, расскажи мне побольше о своей «работе».
И я колюсь, потому что мне хочется с кем-то поделиться достижениями. Я рассказываю о своей системе, о своих разведывательных походах, о табличках в блокноте, о том, как я прочесываю «бутылку»-кольцевую. Я горячусь — словно он хочет нанять меня на подобную работу, и пою соловьем про то, какой я самый подходящий человек для него. Я даже чувствую, что раскраснелся, рассказывая о девяностофутовых эскалаторах на станции «Энджел» и о том, что расстояние между «Ковент-Гарден» и «Лестер-сквер» составляет 0,16 мили: между закрытием дверей на «Ковент-Гарден» и открытием дверей на «Лестер-сквер» проходит всего лишь сорок секунд!
Он опять смеется.
— Ну, прикол! Ну, ты молодец, парнишка! Энтузиаст!
Я начинаю жалеть о том, что так расхвастался.
Это оскорбляет величие моей Миссии.
Поэтому я сухо добавляю, что сдирать с пассажиров целый фунт за прогон между «Ковент-Гарден» и «Лестер-сквер» — сущее бесстыдство. Если сравнить цену за милю, то проехаться между «Ковент-Гарден» и «Лестер-сквер» дороже, чем пролететь десять миль в космосе.
Сказав это, я закругляюсь.
Мы молча сидим друг против друга. Едва ли не больше минуты. Пожилая дама неподалеку кормит голубей, доставая хлебные крошки из такой же холодильной сумки, с которой я работаю в подземке. В моей голове начинается складываться образ, соединяющий нас вместе… но его тут же словно ветром уносит. Малыш стоит на тротуаре и зачарованно наблюдает, как пожилая дама кормит голубей, которые суетятся и ссорятся из-за крошек.
Наконец Грейл Шарки издает сдавленный смешок.
— Стало быть, ты оберегаешь Эмили Бенстид!
Он опять смеется. И опять с каким-то философским призвуком — словно он знает нечто, чего я не знаю. Ошибаешься, дурачина! Может, жизнь меня меньше била, зато я учусь у жизни быстрее тебя. И вообще мои идеалы так далеки от тех, по которым живешь ты и весь тот мир, в котором ты вращаешься… Вот тебе правда, хоть она и кусается.
Когда мы оба встаем и прощаемся, к нашему столику подходит мужчина и застенчиво обращается к журналисту:
— Извините, вы ведь Гриэл Сюрриэл?
Грейл Шарки, похоже, безумно доволен и бросает на меня триумфальный взгляд из-за темных очков.
— Да, когда-то им был, — говорит он с улыбкой. — Впрочем, и теперь более или менее реальный.
— Я вас и без шевелюры узнал, — еще больше смущается мужчина.
— Да, шевелюрка у меня была еще та. — Грейл Шарки тоже явно смущен.
— Мне и самому пришлось постричься, — говорит мужчина, как бы с извинением проводя рукой по своему короткому ежику. — Университет окончил, ну и… Извините, что вот так по нахалке к вам подскочил. Но когда вас увидел, даже дыхание перехватило… Я хочу сказать, сколько вы для нас когда-то значили. Мы с друзьями просто тащились. Вы были обалденные. Крутой «Системайтис»!.. Вы лепили им в сытые довольные рожи то, что мы сами хотели сказать, но не умели! Для меня — для всех нас! — вы были рыцари без страха и упрека, враги истеблишмента, иконоборцы — и просто отвязные ребята… Эх, побольше бы нам таких групп, как ваша… Теперь, конечно, все сгинуло — пустыня, пустыня кругом… И все-таки мы вам зверски благодарны.
— Спасибо.
