Я снимаю пиджак и развешиваю его на спинке стула.
— Мне некогда тут рассиживаться, — говорю я. Мне действительно некогда. Меня ждет Дженни — и в ее сумочке, будем верить, мое спасение. — Поэтому давайте сразу быка за рога. Зачем вы позвонили? Что хотите рассказать? Это как-то связано с тем, что произошло вчера в подземке?
Полностью игнорируя мои вопросы и так, будто я вообще рта не раскрывал, он вдруг спрашивает:
— Что у вас в сумке?
Перед Уродцем на столе лежат блокнот и ручка. Они положены подчеркнуто аккуратно, и левая рука Уродца покоится на блокноте. Указательный палец правой руки вопрошающе нацелен на мою сумку, в которой новенький диктофон. Да, от этого парня у меня определенно мурашки по спине. Жизненный опыт подсказывает, что дело не в нем, а в моем собственном психическом состоянии — я стал слишком восприимчив. Тем не менее, тем не менее… как говаривал Мидж, парнишка так и просит в рыло.
— Там диктофон, — говорю я и вдруг ощущаю усталость — нестерпимую, вселенскую усталость.
— Можно поглядеть?
— Да хоть и пощупать.
Он не обращает внимания на мою иронию. С трепетом дикаря, которому позволили коснуться святыни, он достает диктофон из моей сумки и осматривает его.
— Что значит «VOR»?
— Сам начинает запись, когда слышит достаточно громкую речь.
— Только речь или любые громкие звуки?
— Не знаю, этой функцией, говоря по совести, я еще никогда не пользовался. Но вряд ли машинка такая умная, что узнает речь. Наверное, просто реагирует на шум.
— И зачем она вообще нужна, эта функция?
Я молча смотрю на него. И далеко не впервые за последнее время в голове мелькает мысль: за какие такие грехи мне эта нескончаемая катастрофа, к которой сводится мое повседневное существование?.. Я вздыхаю — тяжело-тяжело — и снимаю солнцезащитные очки. Потом опять, уже совершенно голыми глазами, смотрю парню в лицо.
— Много мечтаешь, Клякса? — говорю я.
— Что? — ошарашенно переспрашивает он.
— Ты много мечтаешь, да?
— А как вы меня назвали?
— Не обращай внимания. Так ты много мечтаешь, да?
— Конечно. Я художник. Нам положено.
— Стало быть, мечтатель. Художник. Чудесно. Разговариваешь во сне, Клякса?
— Меня зовут Саймон. Зачем вы придумали мне кличку?
— А, не обращай внимания. Так ты разговариваешь во сне?
— Откуда мне знать?
— Ну, рано или поздно всегда найдется тот, кто ставит нас в известность об этом факте. А тебе еще не говорили? Значит, не существует миссис Кляксы, чтобы слушать ночные трансляции из твоего подсознания?
— Я вас не понимаю… К чему вы клоните?
— Объясняю. Будь у тебя такая вот волшебная машинка, ты бы ее положил на ночь рядом с кроватью, включил эту самую функцию «VOR», а утром мог бы слушать, что ты ночью во сне говорил. Теперь ясно? Ты бы услышал, как ты во сне плачешь. И узнал бы всё, что у тебя на самом-самом донце души.
— Не знаю, — говорю я. — Насчет разговоров во сне — не знаю. Но вообще-то, если подумать, машинке с талантом включаться на голос можно найти полезное применение.
— Ты что записываешь себе в блокнот?
— Про диктофон. Название и номер модели.
— Послушай, мальчик, не хочу быть грубым, однако не пора ли тебе выложить, зачем ты мне звонил? Есть какая-то связь со вчерашним инцидентом на эскалаторе? Откуда у тебя мой телефон?
— Был на вашей визитной карточке.
— А откуда у тебя моя визитка?
— Взял у девушки.
— Какой девушки?
— Да вы ее знаете.
— Имя, черт возьми!
— А это что у вас?
Физиономию Грейла Шарки искажает ярость, когда я кладу руку на его газету. Он весь подался вперед и ждет, чтоб я назвал имя девушки. Вместо этого я ему про газету. Конечно, он бесится.
— Это просто чертова газета! — Ноздри у него раздуваются.
Он берет себя в руки, вытирает пот над верхней губой и водружает на нос солнцезащитные очки — тщеславным, пафосным жестом. Затем тихо бормочет:
— Чертова жара. Чертов день.
Солнце выкатывает из-за облаков и лупит в мои чувствительные глаза. Я опять надеваю солнцезащитные очки.
— Чертова жара. Чертов день. Чертов Уродец! — бормочу я.
Если Уродец и слышит меня, виду не подает.
Он тычет пальцем в газету — а у меня ощущение, что он тычет пальцем мне в душу, в открытую рану, в оголенный нерв.
О, как нужен отдых всем моим нервным окончаниям!
— Обычная газета, — тупо повторяю я.
За соседним столиком сотовый бесконечно наяривает главную тему из «Звездных войн». Да возьми же ты телефон в руки, так твою растак!.. «Звездные войны» внезапно сменяются мелодией последнего хита «Шугарбейбс». Зверски бьет по ушам.
Я оборачиваюсь. Сукин сын за соседним столом, оказывается, пролистывает свою библиотеку.
Негодяев, которые постоянно меняют мелодию на мобильнике, имеет смысл расстреливать без суда и следствия!
В отличие от него я — само спокойствие.
В моей памяти — жалкая личность, которую я вчера видел в клубе: в одной, дрожащей, руке стакан чего-то там, рукав другой — в блевотине белокурой сучки.
Сегодня этот печальный тип, только еще более печальный, сидит напротив меня: он явился по моему велению — исполнить мое поручение. Патетическая ситуация.
Занятно, каким он был в школьные годы. Одним из тех, вне сомнения.
Все они, мои былые мучители, теперь вроде него — жалкое подобие людей, но с прежними амбициями и с прежним гонором.
Конкретно против Грейла Шарки я ничего не имею. Просто презираю типов вроде него. Обычно я обхожу их десятой дорогой, но сейчас этот надменный горемыка — необходимое орудие для достижения моих целей.
— Сегодняшняя? — спрашиваю я и беру газету. Мистер Шарки смотрит на меня с нескрываемым раздражением. — Мне приходится много ездить в подземке, и газетка очень пригодится — коротать время.
— Бери, — цедит он, — при одном условии: не играй у меня на нервах и выкладывай, чего ты хочешь. Что за девушка? И что значит вся эта фигня с перчаткой и жвачкой?
Его сотовый на столе начинает звонить. Он нервным жестом срывает с носа солнцезащитные очки, чтобы посмотреть на экранчике, кто звонит. Потом кладет — почти бросает — сотовый на стол, надевает очки. Телефончик звонит и звонит. Мистер Шарки сует его в карман, где сотовый продолжает звонить — уже тише. У меня впечатление, что он побледнел, когда увидел, кто ему звонит. Это заметно — несмотря на загар. М-да, пантомимка что надо!
