— Ты просто срёшь смотреть правде в глаза! — закричал в ответ Мидж.
Мы были готовы вцепиться друг другу в горло. Именно в этом состоянии нас застала Джордж. Взрыв на фабрике по производству ругательств. Она так и замерла на пороге гримерной.
— Что за говенная манера изговнять всё перед тем, как наш долбаный бэнд начинает свой долбаный концерт? — орал я.
— Не воняй! По-твоему, наш долбаный бэнд чего-нибудь стоит? Мы сдохли и разлагаемся на глазах. Ты сам сказал — мы дерьмо.
— Да, мы дерьмо! Но я не говорил, что мы говно. А ты, Митчелл, говоришь — мы говно!
Повторяю, мы были сильно на рогах, когда все эти стилистические тонкости очень и очень понятны.
— Говорю, что мы покойники, и буду говорить, — сказал Мидж.
— Значит, мы сдохли? Ну так я организую новую группу — полноценную.
— Ха! Ты не сможешь организовать кружку пива на пивной фабрике! И как ты назовешь свой новый бэнд? «Второсортные засранцы»?
Этот высокоинтеллектуальный обмен мнениями мог длиться часами.
Я уже говорил — мы с Миджем вместе взрослели. В одно время увлеклись музыкой, в одно время трахнули свою первую девушку и выкурили свой первый косяк. Мы на пару тащились от первых панков, от «Пистолс», «Дэмнд», «Клэш», а потом и от ривайвелской мутотени типа «Иксплойтед». Но все эти пацаны были немного мимо кассы, поэтому мы переметнулись на «Кеннедис» и «Красс». Особенно балдели мы от «Красс» — до того, что мотались за ними по стране и приходили на каждый концерт.
Я переименовал Митчелла на веки веков в Миджа, а он меня — в Грейла Шарки. Грейлом звали его любимого музыкального гения — Грейла Маркуса. Только нам обоим почему-то больше нравилось произносить это имя как Гриэл.
У нас, блин, были принципы!
Мы участвовали в движении против вивисекции — измывательства над животными в лабораториях.
Мы ходили на демонстрации за всеобщее ядерное разоружение.
Мы маршировали против апартеида, против подушного налога, против поправок в законе, которые позволяли полиции разгонять рейвы при малейшем подозрении, что там ходит наркота.
Словом, мы были настоящие друзья, прошедшие вместе славный боевой путь.
Но, поверьте мне, в тот момент я был на волосок от того, чтобы задушить Миджа.
Впрочем, я и начал его душить — просто недодушил, оттащили. Разумеется, мы и прежде сцеплялись — в основном по пьяни — и дрались нешуточно. Однако все-таки не всерьез, до первой крови. Как бы прикидывая, кто победит, если случится драться насмерть.
Итогом этих «проб» было ощущение, что мы примерно равные бойцы. Одногодки, мускулистые, закаленные годами беснования на сцене — два часа выступления круче ста часов в фитнес-клубе!
Но тот поединок — на глазах Джордж — я выиграл вчистую.
Победа была стопроцентно пирровой.
После этого мы с Миджем виделись только один раз — чтобы завершить бесконечный группоразводный спор о том, кому достанутся усилители.
Да и тогда мы и словом не обменялись — спорили за нас наши представители, а мы только мрачно кивали или мотали головами.
Я был убежден, что вся аппаратура принадлежит мне, но сломанный нос и заплывший глаз Миджа и его угроза подать в суд за рукоприкладство побудили меня на капитуляцию.
Короче, с «Системайтисом» всё было кончено, и мы с Джордж остались вдвоем — стали жить-поживать и добро проживать.
Покойная группа оказалась полезной в одном отношении — мне предложили работу в «Нью мюзикал эспресс» (я человек не гордый и не стал особенно вникать в мотивы этого предложения, но всё было очень похоже на скрытое покаяние — ведь в конечном счете именно они утопили нашу группу). Да и Джордж взяли на работу в ту самую рекламную фирму, которая обломала зубы на раскрутке «Системайтиса».
Словом, так или иначе мы удержались в горячо любимом музыкальном мирке.
Мы ходили на те же концерты, на те же вечеринки, встречались с теми же людьми. И какое-то время всё шло вполне очень даже.
Беда заключалась в том, что мы к тому времени уже были алкоголиками.
Не знаю, как сейчас это называют, но в наше время таких людей величали «эффективными алкашами» — то есть мы пить пили, однако дело разумели. Вкалывали по-черному, начальство не подводили, от непьющих друзей не отдалялись. Словом, надежно замаскированные, «благоразумные» алкоголики!
Как говорится, на одних зубах, мы продолжали быть хитрожопыми невиннорожими алкоголиками.
До момента, когда здоровье стало сдавать.
И дураку понятно: рано или поздно любой ломается, живя в режиме двойной жизни.
Мы держались сколько могли.
А могли мы держаться дольше, чем люди другой профессии.
В музыкальном мире народ более шальной и терпимый: пьянка и причуды никого не шокируют, это будничная часть богемной жизни.
Музыкальный мир более консервативен, чем кажется посторонним. И все равно он куда более либерален, чем любой другой мир.
Довольно долго у нас с Джордж были расчудесные отношения. Пили мы много и весело. Оба живые, остроумные — нам и алкашилось на пару сладко. Отработаем день, сыграем роль серьезных работящих — и отдыхаем душой за стаканчиком, другим, третьим…
После пятого случалось и подраться.
Взаимно рукоприкладствовали мы больше, чем среднестатистическая пара.
Зато мирились чудно. И всякий мир был поводом выпить… и после пятой опять подраться.
Наши пики были выше, чем у среднестатистической пары.
Наши ямы были глубже среднестатистических ям.
Время от времени случались жуткие «пробуждения» — когда один из нас с похмелья вдруг хватался за голову, с ужасом осознавал, в какую пропасть он катится, костерил последними словами двойную жизнь, клялся и божился с завтрашнего дня исправиться…
У Джордж эти краткие судорожные прозрения усугублялись накануне месячных.
— Ты только посмотри, в каком свинарнике мы живем! — причитала Джордж. Я помалкивал — зная наперед, что последует. Джордж хватала хозяйственные перчатки и затевала Большую Уборку. — Не лезь ко мне, пьяная рожа! Я привожу в порядок наше гнездышко!
Жужжал пылесос, гремела посуда.
Однажды она взялась красить стены на кухне. Кухня и по сию пору на треть подновленная. И видно, на каком именно мазке «прозрение» оставило Джордж, и она позволила себе маленький глоток джина с тоником, потом еще один и еще один…
Беда была в том, что практически каждый вечер нас звали на вечеринку, на юбилей, на шампанское после премьеры или после концерта, на прогон для прессы с последующей пьянкой и так далее.
В самые скучные недели выдавался перерыв на вечер-другой.
