— Ты, детка, в модельный бизнес никогда не думала податься?
— Работать моделью? Да как-то… Вряд ли у меня получится… Не знаю, достаточно ли я…
— …хороша для этого? Тут ты, наверное, права. С твоей рожей да с такой поганой фигурой — куда тебе! Беседу с журналистом лучше вообще отменить…
— Эй-эй, погодите! Шуток не понимаете?! Разумеется, я с ним поговорю. Попытка не пытка.
Я кладу квитанцию себе в сумочку и на ватных ногах выхожу из кабинета. Кое-как добредаю до раздевалки. Там в разгаре впечатляющая сцена: девицы сгрудились и рассматривают колечко в клиторе девушки, которую зовут, кажется, Пэрис. Она только что сделала пирсинг и теперь хвастается.
— Совсем не больно было. Нисколечко!
Конечно, нисколечко не больно, когда тебе иглой прокалывают самое чувствительное место на теле! О какой боли вообще может идти речь?
— Тебя ведь Хайди зовут, да? — вдруг обращается ко мне самая горластая из девиц.
С ней я практически не знакома. Знаю только, что она отзывается на имя Фортуна, имеет больше одного ребенка и, если верить ее трепу, встречается вне клуба с богатыми посетителями, что вообще-то категорически запрещено. Обычно она не упускает случая поддеть меня; порой я слабо огрызаюсь на ее подшучивания, порой отмалчиваюсь. Сейчас девушки, которые возбужденно обсуждали кольцо в клиторе и с простодушным интересом заглядывали в щелку Пэрис, разом поворачиваются в мою сторону и замолкают — возможно, в предвкушении потехи.
У Фортуны репутация крутой. В школе такие курят на переменках в сортире и воруют мелочь из чужих сумочек.
В клубе та курица ходит петухом, у которой сиськи круче.
И Фортуна доказывает свою крутизну тем, что ставит себе уже третью пару имплантатов.
С каждым разом ее сиськи раздувает все больше и больше. На этот раз операцию делал какой-то знаменитый хирург и засадил ей какие-то совсем особенные моднючие силиконовые футбольные мячи.
Сиськи у Фортуны ручной работы, зато наглость — натуральная. И язык без костей.
Поэтому, видя, как насторожились ее товарки, я и сама настораживаюсь.
Очевидно, я чем-то ее задела — может, сама того не ведая, отбила хорошего клиента, — и теперь она хочет поквитаться.
Поскольку я молчу, Фортуна повторяет:
— Хайди, да?
Она похожа на педика в женской одежде. Губы — как две сосиски. Тоже угадывается рука не Господа, а господина в белом халате; что они туда закачивают — ботокс, коллаген или крысиное дерьмо? Вместо начисто выщипанных бровей, чуть ли не в середине лба, две черные полоски, изогнутые как логотип «Макдоналдса». И от нее всегда несет детской присыпкой. Если тебя может обидеть корова, от которой несет детской присыпкой, — значит тебя может безнаказанно обхамить кто угодно, даже ребенок, который только что выучился говорить «А пошла ты…». Покажу сейчас слабину — другие меня заклюют. Поэтому я отчаянно пыжусь и говорю:
— Да, меня зовут Хайди. И это мое настоящее имя.
Вышел неубедительный мышиный писк.
Но я чувствую себя такой больной и жалкой, что нет никаких человеческих сил глянуть Фортуне в глаза и оторваться по полной: «Что цепляешься, падла, сунь свой язык себе в жопу, если в пасти не помещается!»
Фортуна коротко оглядывается на остальных и говорит нормальным тоном, без подколки:
— Мы тут хотим тебя кое о чем попросить.
«Кое о чем попросить» звучит менее угрожающе, чем «кое-что сказать».
Тут же вспоминается сцена из какого-то фильма про тюрьму — там одного головастого парня другие заключенные нарядили писать за них письма домой. Как он ни отбивался, а таки стал тюремным письмописцем.
Может, и эти на меня что-то навесить решили — мол, раз ты такая умница-разумница и надутая зазнайка, мы тобой возьмем и попользуемся.
Я не хохочу и не матерюсь, как они.
Я не костерю последними словами посетителей и жадных халявщиц-официанток.
У меня нет детишек непонятно от кого и миллиона неудачных романов.
Сиськи не мешают мне проходить боком в дверь, и мое тело не безобразит ни одна татуировка.
Даже кольца в пупке — и того у меня нет!
Естественно, неприступная задавака! Воображает себя умней других!
К сожалению, на самом деле я не шибко умная и более приступная, чем хотелось бы, и имела однажды глупость проколоть себе бровь. Кончилось это нагноением, потому что пирсинг мы затеяли с моей подругой Лорой по пьяной лавочке, в моей спальне, раскаленной иглой. Где теперь эта Лора? Небось уже замуж выскочила…
Из стереоколонок бухтит «Кто эта девушка?». Я дурею от Мадонны, от запаха детской присыпки, курева и дешевых духов. Меня подташнивает, и, чтобы не грохнуться, я незаметно опираюсь правой рукой о туалетный столик. Впрочем, даже в таком состоянии я умудряюсь выглядеть надменной, поэтому я сознательно расцветаю самой доброжелательной улыбкой и говорю:
— Пожалуйста, просите.
— Это по поводу этой штуковины, — говорит Фортуна и показывает куда-то вверх за мою спину.
У меня перед глазами все плывет и качается. Я поворачиваюсь, смотрю вверх и недоуменно спрашиваю:
— По поводу какой штуковины?
— Да этой долбаной камеры, дорогуша! Шпионят за нами из Интернета. Мы надеемся, что ты за нас словечко замолвишь.
— Замолвлю за вас словечко? — повторяю я, теряясь в догадках, что они имеют в виду. Как же здесь душно, совершенно соображалка не работает!
— Ведь это, можно сказать, прямое нарушение этой… самой… частности. Жизни, значит. Так мало того…
Фортуна величаво складывает руки под своими грудищами, и я невольно на них таращусь. Дирижабли. Или подъемные мосты. Словом, что-то нечеловеческое.
— Мало того что они глазами похотливыми лезут в нашу святую частную эту самую… так еще они пялятся на нас даром!
Фортуну поддерживает одобрительный гул голосов.
— Можно сказать, мы ежеминутно теряем деньги. Бесплатная камера — прямо воровство из наших карманов! Интернетские пидермоты, можно сказать, рвут кусок изо рта наших детишек!
Тут я вспоминаю: не далее как вчера ночью Фортуна битый час прыгала напротив камеры, размахивала грудями и грозила «интернетским пидермотам» всеми возможными карами!
Только мне было невдомек, что речь не о стыдливости, а о том, что бесстыдство не приносит должного дохода.
Вот и сейчас Пэрис по-прежнему сидит на стуле — без трусов, с растопыренными ногами и вытаращенным на камеру окольцованным клитором. Есть бабы, в частную жизнь которых просто невозможно вторгнуться, потому как они ее не имеют!
Так или иначе, практически все девушки ненавидят вебкамеру. Но почему они обратились именно ко мне, чтобы именно я «замолвила словечко»? Они что, считают меня любовницей Терри? Или каким-то образом пронюхали о моем тесном общении с самим Питером?
