Так и есть, ее «гольф».
Она выходит — прилаживая на одно плечо сумочку, другим плечом прижимая к уху сотовый, в который что-то лопочет.
До того, как она стучится в мою дверь, я успеваю снять и спрятать желтую мэриголдку — я настолько привык к ней, что левая рука, внезапно голая, кажется мне чужой. И самой руке как-то не по себе — как улитке без домика.
Я открываю дверь, и Джил впархивает в мое жилище.
Ее приход меня нисколько не радует — впервые не радует.
Раньше ее появление всегда было праздником для меня.
— Хай, Сай! — говорит она и, комок энергии, обегает всю студию. Ей почему-то нравится здороваться именно так: «Хай, Сай!» Приходя, она всегда говорит с порога: «Хай, Сай!» — Эй, чего-то сегодня не хватает! Тут у тебя стояло что-то большое, да?
— Мольберт.
— Ага, я права. И куда он делся?
— Переставил в другую комнату.
— Сразу стало просторней. Но как же у тебя жарко, прямо сауна какая-то!
Я замечаю, что щеки у нее пылают и прядь волос прилипла к влажному лбу. Джил стоит возле нескольких газетных вырезок, прикнопленных к деревянному полу, и машинально их разглядывает, театрально обмахиваясь ладошками как веером.
— Да ну? Так уж и сауна? — говорю я.
— Ага! Может, откроем окно? Чтобы не задохнуться.
— Ладно, откроем окно. — Я начинаю воевать с оконной задвижкой.
— Неужели ты сам не замечаешь? Тут можно заживо свариться!
— Каждый третий на нашей планете живет в глине.
— Извини, ты о чем?
— В домах, где стены из глины, куда прохладней.
Я наконец открываю окно, и Джил подбегает к нему, чтобы глотнуть свежего воздуха. Мне бы угостить ее чашкой чая или предложить стакан холодной воды, но это значит, она задержится, а у меня сейчас настроение прогнать ее в шею.
Согласен — порой я бываю нестерпимо груб.
Если вы счастливы и понимаете это, самое подходящее — хлопать в ладоши и танцевать. Но что делать, если вы понимаете, что вас гложет печаль?
Очевидно, навешивать скучное лицо и пускать слезу.
А если вам хочется быть грубым и вы понимаете, что вам хочется быть грубым?
Тут самое время не предложить чашку чая, когда не предложить чашку чая — чистейшее хамство.
И поэтому я с чувством глубокого удовлетворения не предлагаю ей чашку чая.
— Каждый третий в глиняных стенах? Ладно, верю. Хотя любой другой сказал бы, что ты заливаешь. Слушай, ты где был-то? — Она кивает на рюкзак за моей спиной. За суетой я забыл его снять. — Где-нибудь отрывался?
— У меня теперь что-то вроде работы. — Поскольку я самым хамским образом не предлагаю ей чашку чая, мне стыдно смотреть Джил в глаза, и я смотрю куда попало.
— Пра-а-авда? Роскошно! — щебечет она, но мое непредложение чашки чая давит на нас обоих.
Джил делает секундную паузу — по ее меркам, молчит целую вечность, — и спрашивает:
— И что значит это «что-то вроде работы»?
Теоретически можно Джил все рассказать, но слова не идут, застревают в горле.
— Это, собственно, и не работа, — говорю я, — а что-то вроде… исследования.
— Как-то связано с твоим рисованием?
— Как-то. Я ищу новое направление для творчества.
— У-у! Звучит клёво. И когда увидим результаты твоего труда?
— Не сейчас.
— А, не ломайся. Порази женщину!
— Я экспериментирую с цветом…
— Чудненько. Но почему не хочешь показать? Давай, Сай, не скромничай!
— Извини, Джил. Я пока не готов. Ты только не обижайся, ладно?
— Ага, не обижайся! Я тащусь к тебе через весь город — поглядеть, что у тебя новенького, а ты секретничаешь. И мне — не обижаться?
— Извини.
— Ладно, я привыкла, что ты такой бяка. Кстати, насчет работы… Ты помнишь Гарри?
— Гарри? Ах да, помню.
— Так вот он нашел работу. Не «что-то вроде работы», а работу. Делает матрацы. Какие-то особенные. Которые дорого продаются.
— Молодец.
— Могу замолвить за тебя словечко. Вдруг куда-нибудь тебя пристроит. На работу, которая работа, а не вроде как.
— Спасибо, мне и так хорошо. Я тружусь на ниве искусства.
— Похоже, денежка на этой ниве для тебя не растет, поэтому пара фунтов на стороне не помешает…
Тут ее сотовый начинает пиликать, она выуживает его из сумки и смотрит на экранчик — наверное, ее ухогрей не успевает остывать между разговорами.
— Ах ты, черт! Важный деловой звонок. Давай я унырну поговорить на кухню — заодно заварю нам обоим по чашке чая. А ты еще подумай — может, покажешь все-таки плоды своего нового направления в творчестве.
Я киваю, и она упархивает в кухню — закрыв за собой дверь. Я прикладываю ухо к двери, но ничего не слышу — только бу-бу-бу и хи-хи-хи. Через сколько-то минут она появляется из кухни, вручает мне чашку чая и со своей занимает позицию у открытого окна.
Джил дует на чай, пробует. Горячо. Она говорит «Ай!» и ставит чашку на подоконник.
— Сай, ты вообще-то чем питаешься? Или ты вообще не питаешься?
— Да я…
— Ага, попался. Ну-ка давай начистоту. Ты что сегодня ел?
— Да так, что-то.
— По тебе не видно. Ты как с плаката «Помогите голодающим!». Не знаю, что с тобой делать, но что-то делать надо, и срочно. Может, витаминами тебя в человеческий вид привести?
— Уже принимаю. То есть буду принимать. Обещаю.
— Слушай, тебе не хватало только заболеть!
— Я буду есть.
— Правильно, умничка… А это что?
— Ничего особенного. Кое-что из папье-маше.
— А мне нравится. Удачная работа.
— Спасибо.
Я стою спиной к батарее отопления и брожу пальцами по ее гладким холодным краям. Джил делает более чем секундную паузу в разговоре — молча смотрит на меня и прихлебывает чай.
— А когда у тебя следующая вроде как работа? Или исследование?
— Завтра.
— Просто «завтра»? Сай, это убийственно точное описание вроде как работы. Не знаю когда, не знаю где. Хотя вид у тебя чертовски усталый.
— Извини, я сейчас не расположен об этом говорить…
— Ясненько. Меня тут не хотят. — Она ставит пустую чашку на подоконник. — Поэтому я сваливаю. Но буду в твоих краях завтра. Я тебя застану дома в это же время? Тогда загляну — вдруг на тебя говорун найдет? И купи, кстати, молока. Последние капли только что допили.
