Сейчас все огни притушены. Кроме нас, в помещении только бармен, который загружает бутылки с пивом в большущий холодильник. Звон бутылок эхом отдается в пустом зале.
— Мистера Би нету, — бросает мне охранник, — вас примет менеджер.
Мы поднимаемся по ступенькам на галерею, откуда хорошо просматривается весь зал — размером с баскетбольную площадку. В комнатке за открытой дверью сидит мужчина в костюме и при галстуке и что-то считает на счетной машинке, которая выплевывает кассовую ленту. Охранник поясняет:
— Парнишка говорит — должен получить гонорар от мистера Би.
— Ясно. А зовут как?
— Саймон.
— Да, помню. Для вас действительно кое-что есть. Идемте.
Мы спускаемся к бару, и менеджер из какого-то потайного шкафчика под стойкой достает конверт. На нем стоит: «Саймону, лакрицеписцу». Я чувствую приятную тяжесть банкнот внутри.
— Мне нужно побеседовать с мистером Би, — говорю я.
— Исключено, — твердым топом отвечает менеджер. — Мистер Би просил передать конверт, и это всё.
Я беру конверт и со значением покачиваю им. Тяжелый конверт в руке превращает меня в другого человека: я бестрепетно смотрю менеджеру прямо в глаза.
— Дело касается его супруги, Эмили…
— Послушайте…
— Дело касается ее грудей!
Мой собеседник коротко возводит глаза к зеркальному шару, что-то бормочет себе под нос и затем кричит в сторону холла:
— Эй, Дэс! Мистер Би где сегодня будет? В «Мехастой шлюшке»?
— Так точно, босс! — доносится в ответ.
Менеджер выхватывает конверт из моей руки, кладет его на стойку бара и пишет на нем адрес.
— Вот, — говорит он, — мистер Би весь вечер будет в «Меховой шубке». Идите туда и скажите охране, что хотите побеседовать с мистером Бенстидом… только про груди его жены, в собственных интересах, не упоминайте, ладно?
Я беру конверт и отчаливаю. У меня непочатый край дел в подземке. Я продолжаю с той станции, где прервался, — с «Оксфорд-Сёркус», откуда мне предстоит двигаться в сторону Центральной линии. На одной из афиш у Эмили жвачка на подбородке. Я принимаюсь за работу и потихоньку успокаиваюсь. Чтобы трудиться как следует, необходимо сосредоточиться и думать только о Великой Задаче.
Глава восьмая
Этот глупый казус происходит потому, что нынче я такой рассеянный.
А рассеянный я потому, что не могу сосредоточиться.
А сосредоточиться мне мешает то ли похмелье после вчерашнего, то ли две кружки пива, которыми я с утра поправлялся.
Да-да, по пути домой я немножко позволил себе — чтоб прямей шлось… ну, вы меня понимаете.
К тому же не помню, когда последний раз спал ночь напролет — всё урывками, словно сон воруешь. Короче, весь я какой-то несобранный и недоспатый.
Я ковыляю вниз по лестнице и покупаю детский билет — я настолько на мели, что каждое пенни на счету и приходится капать под двенадцатилетку. Мне, перезрелой долговязине, это не очень к лицу, однако деваться некуда. Надо почти на карачках проходить через ворота, чтобы не задеть зеленый лучик, и все равно умная машина начинает визжать как резаная, крича всему миру о моем преступлении. Но визжи, не визжи, а я уже проскочил через турникет и был таков!
По дороге к эскалатору я обращаю внимание на странного парня. Такого чудилу всякий заметит. Хотя бы потому, что на руке у него грязная желтая хозяйственная перчатка. Он не то чтобы бежит вниз по эскалатору, а вышагивает самым быстрым шагом, каким мы ходили в школе, где было строго запрещено бегать.
Я на него раз глянул и забыл, своих хлопот полон рот. Стою на длинном эскалаторе, еду вниз и верчу в голове, где бы раздобыть денег и что будет, если у меня ничего не выгорит…
Чудилу я вижу перед собой — краем глаза, где-то далеко впереди.
И когда врубаюсь, что он повернут лицом ко мне и стоит на месте, перебирая ногами, уже слишком поздно.
Что этот придурок удумал — понятия не имею. Только я со всей дури на него налетаю. Облапив его и падая, уже в последний момент замечаю, чем он был занят: отлеплял жвачку с настенной афиши — причем с такой рожей, словно он священнодействует.
На пару мы грохаемся на ступеньки эскалатора и катимся вниз.
Счастье еще, что всё это случается недалеко от платформы. Чудила подхватывается как ни в чем не бывало и без всяких извинений умахивает в открытые двери стоящего поезда. Поезд щелкает дверями — и тю-тю.
А я остаюсь кучей тряпья лежать возле эскалатора.
Даже не обматерил парнишку как следует — дыхание перехватило!
Локти и колени саднит, а самое главное — на сердце словно каменная ладошка давит. Давит крепче и крепче. Лежу и думаю: дай мне, Боженька, выжить на этот раз… и чтоб я когда еще курнул или нюхнул — ни-ни! Пошла она в жопу, наркота эта долбаная! Слышишь меня, добрый Боженька?
Я прислушиваюсь к своему сердцу внимательней и обнаруживаю, что давит на него снаружи — в моем нагрудном кармане диктофон, и я лежу прямо на нем. Чертова машинка вмялась в мои ребра.
Я кое-как встаю. Древняя старушка протягивает мне руку и помогает, приговаривая что-то ласковое. Я заверяю ее, что со мной полный порядок, и она уточкой ковыляет дальше, на эскалатор и вверх.
Я сую руку в карман. Диктофон покорежен, крышка отлетела. Зато кассета хоть и заголилась, но на месте и не пострадала. Я, безнадежный оптимист, крышку не швыряю прочь — прячу в карман. Может, как-нибудь на досуге приклею-присобачу, и мой престарелый диктофоша будет как новенький…
Главное — пленка. Холодея душой, нажимаю кнопку «воспроизведение» и слышу собственный разбитной голос: «Что ж, думаю, все мои вопросы исчерпаны. Если вы, Вегас, ничего не хотите добавить, то можем закругляться. Не смею вас больше задерживать». Ага, не все плохо на этом свете. Еще поживем.
Я перекладываю страдальца с оторванной крышкой в другой карман. Напротив того кармана, где он лежал, как раз сейчас — чувствую — образуется занятный прямоугольный синяк…
Секунду я даже испытываю жалость, когда вижу его распростертым возле эскалатора — разъяренное ничтожество, бунтующее конечностями. Но только секунду. Ибо мне предстоит проинспектировать кучу станций. На «Лестер-сквер» за путями огромный плакат с Эмили — и что-то в душе подсказывает мне, что я должен проверить его состояние прямо сейчас…
Я забегаю к себе в студию, чтобы наскоро замести следы моей нынешней жизни. Убираю с глаз долой кое-какие вещи, рисунки и картины — не хочу, чтобы Джил хотя бы случайно увидела мои последние работы. Это мое и только мое, и я не желаю никаких разговоров вокруг этого — до полного завершения работы.
И тут я слышу, как под окнами тормозит машина.
