Гнилозубый служащий подземки разговаривает с хорошенькой блондинкой в черном облегающем топике.
Девушка явно нервничает, но на губах у нее сладчайшая улыбка — такую навешивают, когда подходят к тебе на улице с просьбой пожертвовать на кошачье общежитие в Африке.
— Не знаю, что и делать, душечка, — говорит служащий, откровенно таращась на грудь блондинки. — Велишь мне на слово верить, что ты покупала билет? По закону, я тебя должен штрафануть на десятку. Все остальные платят как миленькие.
Я останавливаюсь как вкопанный.
Кто-то тыкается в мою спину и, ругнувшись, проходит через воротца справа от меня.
Поскольку я не двигаюсь, за мной тут же организуется затор.
— Козел!
— Что остановился, придурок?
— Вот идиот!
Я не обращаю внимания на ругань. Я смотрю на блондинку и думаю о найденном проездном.
И вслушиваюсь в себя — как этот факт отзывается в моей душе.
— Честное-пречестное слово! — молит блондиночка. — Я купила билет на станции «Мэнор-Хаус». Иначе как бы вообще попала на платформу?
— Ладно, топай, душечка, — говорит служащий. — На этот раз прощаю. Тебе повезло, что на меня попала, — другой бы не поверил!
Я ей тоже верю. Наверное, я нашел именно ее проездной. Но застенчивость мешает мне вынуть билет из кармана и отдать девушке.
Толкаемый со всех сторон, я продолжаю мучительно размышлять.
Если не отдам — до конца жизни буду терзаться: отчего не отдал? Это ведь так естественно. И в таком поступке была бы художественная симметрия. Нарушить художественную симметрию («найти» — «отдать») кажется мне ужасным кощунством.
Решение принято. Я прохожу через воротца — к облегчению маленькой толпы за своей спиной. Пассажирообращение восстановлено.
Нагоняю блондинку…
Именно в этот момент она внезапно останавливается и, воровато оглянувшись налево-направо, вынимает жвачку изо рта и вмазывает ее в плакат.
Затем у нее явно поднимается настроение, и она шагает дальше, довольно улыбаясь.
А я стою, как молнией пораженный, перед деянием ее рук.
Это большая афиша «Подружки гангстера».
Я не знал, что она тут есть. И это другая, неизвестная мне афиша. На ней Эмили сидит, положив левую руку себе на плечо, а в правой руке догорает папироска без мундштука. А прямо на носу у нее пузырится только что налепленная жвачка!
Я истерично поднимаю руку в мэриголдке, чтобы убрать срам с лица моей любимой, но нет, стоп! Я сую руку в карман, достаю проездной сучки-блондинки и им счищаю жвачку. Та отлипает не вся, на плакате видны противные жилки. Я пытаюсь убрать их перчаткой. Вроде бы получилось, но остается неприятное пятно. Пытаюсь стереть его оранжевой тряпкой, но несколько ее ниточек намертво впиваются в шершавую поверхность — и все, баста, у меня уже были подобные случаи. Это безобразие ничем не поправить. С большими плакатами не под стеклом всегда такая вот неприятность… Я сую проездной в карман и выхожу из подземки. На душе у меня тяжело. Да, я сделал все возможное. Но мне неприятно, что Эмили осталась с оранжевыми нитками в носу…
На улице пара полицейских любезничает с бездомным, нахваливая его собачку. Один из них замечает черную от грязи желтую хозяйственную перчатку на моей правой руке и провожает меня вопросительным взглядом. Не очень решительным тоном он говорит мне в спину: «Эй, вы!» Однако я ничего не нарушил — и иду как ни в чем не бывало дальше. Полицейские решают со мной не связываться.
Чертова блондинка, думаю я, щурясь на ярком солнце.
Вздорная желчная завистливая сучка! Не может спокойно пройти мимо чужой красоты и успеха!
Тем не менее я шарю глазами по улице в поисках этой девицы — человек изредка честный, проездной я все-таки отдам.
Ага, вот она, переходит Оксфорд-стрит.
Я трусцой устремляюсь за ней.
Чуть не попадаю под велосипед, получаю еще пару «ласковых слов» вдогонку — обычно я за месяц не слышу такого количества ругательств в свой адрес, сколько за последние двадцать четыре часа!
Блондинка сворачивает в переулок, подходит к роскошной машине, наклоняется к приоткрытому на два пальца окну, после десятисекундных переговоров делает знакомое мне движение головой — воровато оглядывается направо-налево — и запрыгивает в авто́.
Мой гнев сменяется презрением. Я окончательно прячу проездной в карман джинсов. Вот, значит, ты кто. Тьфу на тебя, шлюшка дешевая!
Я круто разворачиваюсь и иду в сторону Бродвик-стрит, где есть хороший магазин для художников.
Я шествую туда мрачный-премрачный. Не потому, что про себя костерю блондинку, и не потому, что память об оранжевых нитках в носу Эмили гложет душу. Просто до меня вдруг доходит, какое непосильное бремя лежит на моих плечах. До этого, сидя в вагоне и работая с записной книжкой, я мог прикидывать, сколько станций я уже очистил от скверны, сколько мне осталось обойти, — и купался в море удовлетворения от того, что я такой чудесный защитник Эмили!
Однако теперь меня душит сознание тщеты — моя работа есть суета сует, ибо сколько бы я ни силился методичнейшим образом и с блокнотом в руке очистить все плакаты Эмили хотя бы в пределах кольцевой «бутылки», я не могу этого сделать в принципе, так как не знаю общего количества реклам.
Только что я обнаружил неизвестную мне афишу в неожиданном месте.
И сколько таких неучтенных в моем инвентарном списке неведомых мне плакатов таится в подземных галереях и переходах?
А под Лондоном бродят, похоже, сотни злобных блондинок со жвачкой наготове, коих обуревает пылкая ненависть к идеальному носику Эмили!
Поэтому мне совершенно необходимо обстоятельно переговорить с мистером Бенстидом!
Я иду к ночному клубу «Льезон» — по адресу, который стоит в визитной карточке.
Снаружи много-много пестрой рекламы — намек на то, какие сокровища ждут посетителя внутри. Кричащие краски обещают заводную музыку, сулят рай земной и выполнение всех желаний.
На одной из афиш женский силуэт с неоново-ярким сиянием в центре туловища — похоже, бедняжка сейчас взорвется от напора внутренней музыки.
— Да-а? — отвечает кто-то невидимый, когда я нажимаю кнопку звонка.
— Здрасьте. Меня зовут Саймон. Я художник. Пришел к мистеру Бенстиду за гонораром. Он меня ждет.
— Погодите секундочку, сейчас я спущусь и открою.
Внутри клуб огромный, как пустой склад большого магазина. В это время дня тут, как и на пустом складе, тихо и безлюдно. Хотя ночная жизнь все равно присутствует — призраком, через стоялые запахи сигаретного дыма, алкоголя и сухого льда.
Меня проводят через холлище в главное помещение с балкончиками. Танцевальная площадка охвачена стойкой бара. Много-много разноцветных прожекторов, а в центре зала висит вертящийся зеркальный шар.
