– И в чем причина развода?
– Он ей изменил, я так понял. Они такие тяжелые люди, ничего прямо не говорят, все намеками, недомолвками. «Вы же понимаете» – через каждое слово, а мне надо протоколировать, как я буду их вздохи на бумагу заносить? Он – доцент в Педагогическом университете, она тоже что-то вроде этого. Сложный народ.
Терпеть не могу это миндальничанье. Вроде тех, кто про свою суку говорит: «Наша девочка сходила по-маленькому».
– Ладно, Никита, выпустил пар, давай по делу.
– Ну а по делу вот что. Изменил своей супруге Сорокин Константин Николаевич. Этого она простить не могла. Развод – и все тут. Она, видать, тоже с характером. Вот, собственно, все. Запротоколировано, подписано.
– Так, – Дмитрий потер виски руками, – совершенно непонятно, как такая женщина могла познакомиться с кем-то ночью в электричке, выйти с незнакомым мужчиной в тамбур, да еще отправиться с ним в темную кабину машиниста. «Не верю!» – как говорил Станиславский. И все же – факт.
– А может, у нее с горя крыша поехала? – предположил Панков.
– Не знаю. Мне ее действия совершенно непонятны.
– А может, он был гипнотизер?
– Или экстрасенс? Или верховный шаман Чукотки? Не знаю.
28 октября, вторник
Вокзальное сообщество давно стало интернациональным. Если каких-нибудь двадцать лет назад русскоязычное население Ладожского вокзала разбавляли лишь цыганки в мужских пиджаках и цветастых юбках, прибывавшие «дро форо» на работу из Всеволожска и Вырицы, то за последние годы здесь примелькались и ватные халаты беженцев из Таджикистана, и яркие платки молдаванок, не говоря уж о кавказцах. Если бы знаменитый Рассеянный вылез из отцепленного вагона сегодня, он, пожалуй, засомневался бы, куда прибыл – в Ленинград или Махачкалу.
И все же, когда в вокзальном буфете появился Морис, он сразу привлек к себе внимание. Потому что он был черным. Самый настоящий африканский негр, только маленький, – «на вид шесть лет», как потом запишет в своем кондуите дежурный по отделению.
Он стоял около прилавка буфетчицы Зины, смотрел на выставленные в витрине нехитрые яства, озаглавленные «Продукты в дорогу», и сглатывал слюну.
– Чего, голодный? – обратилась к нему буфетчица. – Папка-мамка-то где твои?
Мальчик не отреагировал на ее слова, и она громко вынесла вердикт:
– Глухонемой, должно. Надо ж, у них в Африке-то тоже глухонемые есть.
– А вот интересно, наших глухонемых африканские понимают или у них другой язык? – изрек сидевший на подоконнике бомж Потапыч. Он только что сдал Зинаиде бутылки и принял пару "Мартовского, а потому был склонен к философическим рассуждениям.
– Так возьми и проверь. – Зинуля пожала плечами и отпустила подошедшему покупателю, в черной кожаной кепке, копченый куриный окорочок, предварительно разогретый в микроволновой печи. – Сколько их тут шляется!
– Не-е, – со знанием дела ответил Потапыч, – глухонемые, они с сорокового километра примерно начинаются. С Апраксина, не раньше. Они до Питера не доезжают.
– Ну так вези его в Апраксине.
Потапыч засопел, но с места не сдвинулся. Он принадлежал к философам античного плана – предпочитал умозрительное мудрствование эксперименту.
Негритенок тем временем подошел к высокому столику на ножке и остановился, внимательно смотря на неторопливо жующего пассажира. Тот наконец спросил:
– Ты что, голодный?
Мальчик не ответил.
– Да он глухонемой! – крикнула Зина. Пассажир подцепил на вилку кусок куриного мяса и показал его чернокожему малышу:
– Хочешь? – а затем объяснил:
– Это курица. Мальчик кивнул и отчетливо проговорил:
– Oui, monsieur. J'ai faim.
– Фу ты ну ты, ножки гнуты! – изрек Потапыч. – Во дает! Битте-дритте, фрау-мадам!
– Не по-нашему говорит! – поразилась буфетчица. –Пассажир тем временем протянул мальчику кусок хлеба с положенным на него кусочком курицы.
– Merci, monsieur, – поблагодарил мальчик.
– Вежливый какой! – растрогавшись, Зина уже вытирала глаза рукавом. – Сиротиночка, да какой хорошенький. Иди сюда, мальчик, я тебе налью чайку.
«Сникерс» хочешь?
Услышав про намечающуюся халяву, в дальнем углу проснулась подъедала Нюшка и начала продвигаться поближе к месту действия.
– Вишь, и эта выползла. – Зина показала Пота-пычу на Нюшку. – Я гоню ее, гоню, а она всякий день тут. Ну что ты с ней поделаешь?
– А че ее гнать? – пожал плечами Потапыч. – Она давно здесь. На своих законных основаниях.
Он хотел добавить что-то еще, но тут в дверях возникла приземистая фигура в сером в «елочку» драповом пальто. О рисунке, правда, можно было только догадываться, поскольку основным элементом его была грязь, причем не обычная, а въедливая вокзальная.
– Потапыч! – прокуренным хриплым голосом возопило существо, которое при ближайшем рассмотрении оказалось женщиной – об этом свидетельствовали также остатки румян, которыми пытались замазать сине-желтые фингалы под обоими глазами. – Менты оборзели вконец. Леньку Косого из зала ожидания гонют!
– Это беспредел, – покачал головой Потапыч, – Косой в зале прописан. Хто там из мусоров гоношится-то?
Потапыч был старожилом Ладожского вокзала и досконально знал все его писаные и неписаные законы.
– Да Чекасов этот, твою мать. Чтоб ему…
Потапыч медленно сполз с подоконника и не спеша двинулся из буфета. Глядя на него, можно было .подумать, что он бредет неохотно, с ленцой, но знающие его поближе понимали – Потапыч ринулся на помощь члену своего коллектива.
Когда неформальный лидер вокзальных бомжей покинул буфет, дама в драповом пальто вовсе не последовала за ним. Она сделала свое дело и теперь считала себя вправе гулять смело.
Это была сравнительно молодая и привлекательная бомжиха по кличке Бастинда, которая всегда гадала на себя как на бубновую даму, поскольку эта карта имеет значение: «интересная незамужняя блондинка».
Бастинда сделала несколько кругов по буфету и, наконец остановив свой мутноватый взор на пассажире в черной кепке, подошла к нему и, игриво прищурив менее битый глаз, сказала:
– Эй, ты, молодой-красивый, сигаретой не угостишь?
Мужчина посмотрел на Бастинду с таким откровенным отвращением, что она громко выругалась, намекая на свои связи с его матерью, носившие явно лесбийский характер, и отошла к другому столику, где утолял голод вокзальный щипач Веня. Этот маленький, юркий человечек без возраста пользовался всеобщей любовью за свой миролюбивый и веселый нрав.
– Сигаретку бы, а? – прохрипела Бастинда.
