– Пробуйте еще, тяните сильнее.
Глаза под веками двигаются все быстрее.
– Никак. Застряла.
Почему не получается? Она должна видеть то же, что я.
– Может, не тянуть, а толкнуть?
– Пробую, не выходит.
– Тогда попробуйте отодвинуть в сторону.
Исчерпав все возможные варианты с дверью чужого бессознательного, Рене отчаивается и зовет Опал обратно. Он ведет обратный отсчет, щелкая пальцами.
Она открывает глаза.
– Заперта накрепко. Я знала, что так будет.
– Вдруг там что-то страшное? Вдруг ваше сознание отказывается вас туда пускать?
Говоря это, он замечает, что она чешет розовое пятно у себя на тыльной стороне кисти.
– Думаю, существует причина, по которой дверь настолько неприступна. Но я готова все увидеть и все услышать. Хуже всего – не знать. Я могу представить себе уйму разных тревожных тайн.
Она задирает рукав, и Рене Толедано видит у нее на предплечье розовые пятна, которые она отчаянно скребет ногтями.
– Я не смогу смириться с этой неудачей. Давайте еще попробуем, прямо сейчас, – просит она, расчесывая розовые пятна на руке и ниже затылка.
Похоже на псориаз.
Он помнит, что его мать мучилась тем же самым психосоматическим недугом, от которого не придумано никакого средства. Из розовых пятна у Опал стали красными и бросаются в глаза.
Сеанс регрессии привел к приступу.
– Начинаем! – торопит она, с трудом сдерживая нервное возбуждение.
– Извините, я устал.
Она колеблется, не зная, как быть, потом вздыхает.
– Что ж, ложитесь на диване. Займемся этим завтра.
60.
От завтрака их отрывает звонок в дверь.
– Вы кого-то ждете?
– Нет.
– Откройте, полиция!
Он видит в глазок лицо лейтенанта Разиэля.
– Я знаю, что вы здесь, мсье Толедано. Откройте, иначе мы взломаем дверь.
– Как они узнали, что вы здесь? – спрашивает хозяйка квартиры.
Рене сразу представляет себе все возможные причины.
– Джек-потрошитель!
– Что?!
– Официант, обслуживавший нас в тот раз. Я забыл ваш адрес и спросил у него. Он изображал Джека-потрошителя. Наверное, он меня узнал, меня же показывают по телевизору.
– НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ! – орет лейтенант Разиэль. – СЕЙЧАС МЫ ВЫЛОМАЕМ ДВЕРЬ!
– Не волнуйтесь, здесь есть черный ход, мы уйдем через него.
– «Мы»?
– Думаете, я так быстро откажусь от попыток преодолеть дверь моего бессознательного?
Быстро набив дорожную сумку, она ведет его на кухню и через черный ход выводит на запасную лестницу.
Они торопливо спускаются, слыша, как полиция бьет в дверь тараном.
Выскочив на улицу, Опал и Рене пускаются наутек.
– Мою физиономию показывают по телевизору, меня могут узнать.
– Я знаю, что делать.
Она затаскивает его в магазин, торгующий хиджабами, чадрами, паранджами и прочим. Там они выбирают самые радикальные черные паранджи, оставляющие только прорези для глаз. В такой можно выдать рюкзак за живот беременной.
Теперь беглецам ничего не грозит, они знают, что малейшая попытка полиции их задержать вызовет уличные беспорядки. Два черных призрака семенят к ближайшей станции метро, «Шатле».
Чтобы максимально замести следы, они присоединяются к стайке женщин в таких же одеяниях и вместе с ними ныряют в вагон.
– Теперь вы можете вернуться домой, – говорит Рене своей спутнице.
– Нет, я с вами.
– Это глупо. За мной гонится полиция, вам это не сулит ничего хорошего. Вы ничем мне не обязаны. Я искал временное убежище, чтобы отдохнуть, не более того. Надеюсь, вами движет не чувство вины за ваш первый сеанс.
– Говорю вам, вы нужны мне для регрессии. Пока что я – ныряльщица-любительница, а вы у нас чемпион.
– Я не единственный, с кем вы можете заняться регрессией.
– Я нашла себе проводника. Я вам доверяю. Не хватало вверить свое сознание неизвестно кому!
– У нас ничего не вышло.
– Интуиция мне подсказывает, что обязательно выйдет.
Что за муха ее укусила?
– Вы не представляете себе всей ситуации. Подумают, чего доброго, что я захватил вас в заложницы.
– Повторяю, вы виртуоз ныряния в бессознательное. Думаю, вы – единственный, кто способен меня «разблокировать».
Когда она говорит, колеблется черная ткань у рта. Выражения ее лица он не видит, видны только ее огромные зеленые глаза. Ресницы превращаются в способ общения, приходится внимательно за ними следить.
Ее не переубедить. Какое упрямство!
Он изучает через прорезь в своей парандже рекламу медикаментов на стенах вагона. Они якобы благотворно действуют на память и помогают успешной сдаче экзаменов.
– Будьте благоразумны, Опал, возвращайтесь домой. Иначе у вас самой будут неприятности с полицией.
Он оборачивается и убеждается, что обознался. В вагонной толкучке женщины немного сместились, так что он обратился к обладательнице карих, а не зеленых глаз.
– Простите, мадам, это я не вам.
Ресницы вокруг карих глаз испуганно трепещут.
Он находит нужные ему глаза.
– Домой, домой, Опал!
– Я поняла, вы хотите оставить Атлантиду для себя. Вы не отличаетесь от остальных мужчин: все вы эгоисты, думающие только о своих удовольствиях, на удовольствие женщины вам наплевать.
Состав остановился, шум утих, и ее последняя фраза разносится на весь вагон.
– Это слишком опасно, – отвечает он шепотом. – Не упирайтесь, возвращайтесь домой.
– Сначала вы поможете мне попасть в мое прошлое.
– Если вы останетесь со мной, полицейские сочтут вас за мою сообщницу.
– Я не против быть вашей сообщницей, лишь бы вы помогли мне преодолеть дверь. А потом, я верю в ваши рассказы. Ради спасения Атлантиды можно и рискнуть. Это мой сознательный выбор, я имею на него право: лучше удирать на пару с вами, чем вести разумную, а значит, скучную жизнь. Будем считать это тягой к приключениям.
Другие глаза под паранджами смотрят на них с подозрением. Рене вспоминает происхождение этого одеяния. Греческий историк и географ Геродот (считающийся первым историком) сообщает, что эта закрывающая все тело одежда была связана с месопотамским культом богини Иштар, существовавшим 2000 лет до нашей эры. Поклонницы этого культа, чтя свою богиню любви, совокуплявшуюся со смертным пастухом, должны были раз в год продавать свое тело в лесу за храмом Милитты. Не желая быть узнанными за этим занятием, женщины стали добровольно кутаться в материю. По прошествии 4000 лет эту практику воспроизвели афганцы, а потом салафиты, желавшие оградить женщин от мужской похоти и не позволить непристойного, по их мнению, оголения женского тела и лица в разлагающемся западном обществе.
