– А врачи? Заболев, вы наверняка обращаетесь к доктору. Его услуги надо оплачивать.
– Мы редко болеем, но у нас есть знахари, они помогают тем, кому это нужно. Они делают это потому, что умеют.
– Итак, у вас нет ни лошадей, ни животноводства, ни земледелия, ни денег, ни работы. Как же город управляется?
– И снова мне невдомек, о чем ты.
– Как принимаются коллективные решения?
– У нас действует собрание шестидесяти четырех мудрецов. Это самые старые и опытные люди. Но они только дают советы. Обычно к ним прислушиваются.
– Никакой исполнительной власти? Полиции и армии тоже нет?
– Никогда о таком не слышал.
– Но обороняться-то нужно. Как вы поступаете, если на вас нападают? Чужие люди, желающие атлантам зла?
– Мы живем на острове посреди моря, здесь нет никого, кроме нас. Мы все друг друга знаем и отлично ладим.
– А религия? Священнослужители? Вы поклоняетесь нескольким богам или одному?
– О чем это ты?
– У вас нет никакого культа? Непременно должна быть какая-то вдохновляющая вас невидимая, волшебная сила.
– Вероятно, ты имеешь в виду энергию жизни, пропитывающую деревья, цветы, животных, планету, нас самих. Мы называем эту энергию «руар». Это вечное дыхание жизни, им дышим мы, им дышишь и ты, Рене. Благодаря ему нам не приходит мысль убивать животных и заставлять растения расти в тесноте. Это помешало бы круговороту руара.
Геб говорит так, словно все это совершенно очевидно, и Рене открывается вдруг причудливость его собственного общества, забывшего все естественное ради усиления каждого отдельного человека.
– Ни земледелия, ни животноводства, ни работы, ни исполнительной власти, ни армии, ни полиции – не означает ли это отсутствие индивидуального честолюбия? Нежелание одних людей главенствовать над другими?
– Все мы хотим, чтобы сообщество жило в гармонии. Хотим расцвета других и реализуем себя в общем благе. Это как города муравьев, термитов и пчел, появившихся за десятки миллионов лет до нас.
– Сколько вас на острове?
– В общей сложности? Восемьсот тысяч. Мем-сет – самый многолюдный город, в нем живет больше половины всего населения, примерно полмиллиона. Другие города гораздо меньше. А у вас, в будущем?
– В Париже пять миллионов жителей, а численность всего человечества достигает восьми миллиардов.
– Восемь миллиардов! Понятно, что такую массу не удержать, если не навязать ей некоторое ребячество.
Рене видит стайки свободно разгуливающих кошек, важно задирающих хвосты. Подняв глаза, он замечает других кошек, прыгающих с крыши на крышу.
– Кошек у вас тоже едят? – спрашивает Геб, заметив интерес себя будущего к кошкам.
– Нет, но наши не чувствуют себя так вольготно, – отвечает Рене.
Его все восхищает: эстетизм красочного города, его ось – величественная синяя пирамида, но больше всего – спокойствие его жителей.
Остров счастливых людей?
– Ты все еще считаешь этот город плодом своего воображения? Сном, фантазией?
Рене старается понять это экзотическое жизнеустройство. Он твердит про себя формулу всеобщей невозмутимости: ни денег, ни работы, ни начальства, ни власти, ни полиции, ни армии, ни религии.
У нас никогда не было ничего подобного. Даже в первобытном племенном обществе было оружие, были вожди, те или иные способы обмена. То, что я вижу здесь, переворачивает все мои привычные представления.
– Ну, что ты скажешь о мифе, Рене? – спрашивает Геб, чтобы вывести его из задумчивости.
– Это совершенно поразительно! Я не знал, что можно жить так.
Они нашли работающий способ совместного существования. Они живут в единстве друг с другом и с природой. Это и есть причина беззаботности Геба.
Атлант улыбается.
– Теперь ты уже не сможешь сказать, что этого не может быть.
Рене ловит себя на мысли, что всегда чувствовал, что такое общество может существовать. Выходит, все окружающее его здесь – это не только открытие, но и воспоминание, спрятанное в глубине его подсознания. Воспоминание, стертое наслоениями других 111 жизней, убедивших душу, что жить можно только в разочаровании и в страхе, по горло во лжи, торжествующей во имя национальных и религиозных интересов.
Геб предлагает себе будущему сесть на каменную скамью. Вдвоем они любуются гуляющими атлантами, резвящимися кошками, вулканом вдали.
– Теперь я готов заглянуть в мир будущего, в твой мир, Рене. Хочу узнать, как 12 000 лет эволюции довели вас до пожирания трупов животных и до жизни в непрерывной суете.
Рене колеблется. Он опасается, что Геба потрясут серые здания выше шести этажей, автомобильные пробки, люди в черном и сером, грязный серый смог, мясные лавки со свиными головами, держащими во рту помидор, дымящееся собачье дерьмо, переполненные испорченной едой и пластиковой упаковкой урны. Серые голуби вместо разноцветных пернатых, комарье вместо бабочек. Мир без цветов, без фруктовых деревьев, без улыбчивых, радостно приветствующих друг друга прохожих. Будущее сулит Гебу горькое разочарование.
– Лучше потом, – увиливает учитель истории. – Сперва я должен кое-что тебе объяснить. То, что вы прочно забыты, что само существование вашей цивилизации поставлено под вопрос, – далеко не случайность.
Геб щурится.
Надо ему сказать. Чем быстрее, тем лучше.
– В тех немногих текстах, где говорится о вашем существовании, рассказывается и о причине вашего исчезновения, объясняющей, почему вы превратились в миф. И эта причина…
Я должен произнести это слово.
– …потоп.
– О чем ты?
– О страшной природной катастрофе, землетрясении и цунами, полностью смывшем ваш остров.
Геб глядит на него, качая головой:
– Весь остров или только столицу?
– Весь остров вместе со столицей, со всеми городами и всеми жителями.
Геб относится к услышанному скептически:
– Ты уверен?
– Совершенно уверен. Вас поглотит океан.
Рене сжимает челюсти, горюя, что ему придется сообщить соплеменникам дурную весть.
– Я тебе не верю.
– Так, во всяком случае, описывают ваше исчезновение.
Они провожают взглядом прохожих. Мужчина, похожий на Геба, дружески его приветствует. Вокруг дрожат на ветвях листочки. На руку атланта садится бабочка с длинными красно-желто-черными крылышками. Он подносит ее к губам и сдувает нежным дуновением.
– Говоришь, все мы обречены сгинуть вот так, одним махом, из-за простой природной катастрофы?
