Однажды она, не выдержав, открыла ящик, чтобы узнать, что такого страшного хранится в таком простом вместилище.
Что она наделала! На свободу тут же вырвались все человеческие язвы: старость, болезнь, война, голод, нищета, безумие, похоть, ложь.
Поняв свою оплошность, она попробовала закрыть волшебный сосуд, но поздно, бедствия уже успели разлететься по свету. Взаперти осталась одна надежда. С того дня, как учит миф о ящике Пандоры, люди живут в страданиях и находят утешение только в надежде.
24.
Опять у Рене тик на правом глазу.
Большинство учеников в лицейском дворе играют в мяч или сидят в смартфонах. Учитель истории замечает, что некоторые смотрят на него. Директор наблюдает сразу за всеми, забрасывая себе в рот шоколадки. Рене трудно не сравнить его с фермером, оценивающим на глазок свое стадо.
Сначала с них будут состригать шерсть. Когда это станет нерентабельно, их отправят на бойню, чтобы они появились на прилавках в виде окороков и грудинки.
А пока что стадо надо содержать в покое, так нежнее будет мясо. Стаду ни к чему подозрения о том, что превосходит его воображение.
Все бунтари – панки, рокеры, готы, анархисты, коммунисты, скинхеды – образумлены и смирно торгуют музыкой и одеждой.
Перед началом урока Рене заглядывает в энциклопедию, чтобы уточнить, какая цивилизация, знакомая с астрономией, существовала ранее 300 года до нашей эры.
Сперва он думает о шумерах, но декорации не те. Жара, мелкий белый песок, кокосовые пальмы, бирюзовая вода, дельфины – это все скорее Карибы, Индийский океан, острова Тихого океана.
Какие еще были достаточно развитые древние цивилизации? Египтян и евреев не предлагать: у них не было таких пляжей. Геб очень загорелый, но голубоглазый, а значит, не африканец, не китаец, не полинезиец, не австралийский абориген, а вполне узнаваемый человек европейской расы.
К тому же он обмолвился о своем «острове». Египет, Шумер, Иудея, Индия были материковыми цивилизациями.
Он вспоминает разговор с Элоди.
Смотри, кончишь, как твой отец.
После работы он решает навестить отца. Учреждение, где он живет, специализируется на проблемах памяти, деменции, старческого слабоумия. Девиз клиники Papillons – «Память – это всё» – вместе с эмблемой, треснутым черепом, из которого вылетают бабочки, только теперь приобретает для Рене смысл. Он опасливо ежится.
Строители, возведшие это здание, явно не обладали избытком архитектурного воображения: бетонные стены, застекленные балконы, линолеум. В холле пусто (дефицит персонала), в дверях никакой охраны. По пути к отцовской комнате Рене не встречает ни души.
На белых дверях в коридоре нет номеров, вместо них имена и фамилии. Он находит табличку «Эмиль Толедано».
Он стучится, не слышит ответа, открывает дверь.
Отец смотрит телевизор, идет документальный фильм о крупных мировых заговорах. Это один из каналов, беспрерывно показывающих сюжеты о всяческой конспирации, тайнах иллюминатов, масонов, капиталистов, Ордена розы и креста, инопланетян. Эмиль не отрывается от экрана, и Рене приходит к выводу, что отец, всегда сомневавшийся в честности официальной пропаганды, теперь зашел в своей паранойе слишком далеко.
– Папа?
Тот даже не поворачивается на зов.
– Вы кто? Почему вы называете меня папой?
– Это я, папа, твой сын Рене.
Ему снова приходит мысль, что не знать, не помнить, не узнавать может быть отчасти сознательным выбором.
В комнату заглядывает молодой врач, с виду студент.
– Вы его сын, я правильно понимаю? Приятно познакомиться. Им занимаюсь я, – сообщает он Рене с сердечным видом.
Они жмут друг другу руки. Заранее зная ответ, Рене все же не удерживается от вопроса:
– Его болезнь излечима?
– Для нынешней медицины – нет.
– Его состояние может улучшиться?
– Знаете, как работает память? Запоминается то, что связано с эмоциями. Ваш отец больше не испытывает эмоций, ему ни до чего нет дела. Все для него серо, пресно, размыто. Мир его сознания однообразен, в нем все одинаковое. Отсюда безразличие.
– Кажется, эти передачи про заговоры – исключение.
– Действительно, это, похоже, его увлекает.
– Мой отец преподавал историю.
– Я этого не знал.
– В молодости он вроде бы был хиппи, бунтовал против общества. Его бунт состоял в основном в употреблении марихуаны и в слушании рок-музыки, без всяких уличных боев со спецназом.
– Это любопытно: марихуана ослабляет память.
– Однажды, в день смерти моей матери, он переборщил и «заторчал» гораздо серьезнее обычного. Он бредил, твердил, что угодил в другое измерение. Очутился в зазеркалье. После этого он уже не стал прежним. Видимо, у него в мозгу что-то стряслось, словно скала рухнула. Он перестал узнавать людей. Вышло так, что он как раз собирался на пенсию. Дотянул кое-как до конца учебного года под прикрытием коллег и руководства, после чего попал сюда.
– Понятно. Иногда наркотики вызывают такое вот резкое крушение памяти.
На ночном столике, рядом со стаканом, лежат цветные таблетки. Рене указывает на них врачу:
– Это что?
– Снотворное.
– Какое?
– Бензодиазипин, способствует также расслаблению, без него он был бы гораздо более нервным и агрессивным. Знаете, иногда от таких передач у него бывают вспышки гнева: он принимается обличать банки, выборных деятелей, вообще общество потребления. В такие моменты он даже может причинить вред себе и остальным.
Рене жалеет, что плохо знает химию и не понимает, каким образом бензодиазипин превращает людей, когда-то ходивших в атаку на общество, в баранов, галлюцинирующих от документальных подделок. Он огорченно качает головой:
– Значит, ему можно как-то помочь?
– Надо вызывать у него эмоции, только мы не знаем, как это делать.
Рене поневоле начинает придумывать варианты.
Приключения, опасности, секс, рок-н-ролл – вот что ему нужно. В этой клинике не выписывают таких рецептов?
– Чаще его навещайте. Здесь у Эмиля совсем мало друзей. Он сразу забывает оказанную ему услугу. Люди принимают это за неблагодарность и перестают ему помогать.
Еще бы, он даже своего единственного ребенка не узнает.
– Мне неприятно вам это говорить, но доходит до того, что ваш отец нервирует других больных. Такие, как он, постепенно оказываются в изоляции, а если их не навещают родные, то все становится еще хуже. Ваш отец еще не настолько плох, но, боюсь, без внешнего стимулирования он будет дни напролет смотреть эту белиберду про заговоры. Пока что он делает перерывы хотя бы на еду, но есть опасение, что дальше будет хуже.
