Он выпрямляется и переспрашивает уже нормальным голосом:
– Невезение?
– Оно самое, во всей красе. Разве не невезение, что ваше командование из рук вон плохо подготовило наступление на Дамской дороге, что почва превратилась в топь, что сначала шел снег, потом дождь, что генерал Нивель оказался никудышным стратегом, что неприятельский солдат, на которого вы напоролись, оказался сильнее вас? Я тут ни при чем. А вы… что ж, вы побывали в той жизни, которую хотели узнать, – в жизни героя. Я всего лишь выполнила свое обещание.
Он хватает и яростно стискивает ее руку.
– ИЗБАВЬТЕ МЕНЯ ОТ ЭТОГО ЛОЖНОГО ВОСПОМИНАНИЯ!
Она пытается вырваться, но ничего не выходит.
– Отпустите!
Он ослабляет хватку.
– Простите, я вынужден настаивать. Знаете, на что это похоже? Вы пришли ко мне, помогли открыть погреб, достали оттуда заплесневевшую, смердящую головку старого сыра и оставили меня в обществе этой зловонной гадости посреди гостиной. Заберите – это все, чего я требую.
Взгляды обоих полны негодования. Происходит упорный поединок пары карих глаз с парой зеленых.
– Из-за вас я… (убил человека) не спал ночь. Освободите меня, избавьте от причиненного вами зла. В конце концов, это ваше ремесло – копаться в чужих мозгах и наводить там порядок.
– Я вам ничего не должна. Я не могла знать, что у вас там прячется.
Он ищет способ стать хозяином положения и вспоминает, как воздействовала на своего психиатра Элоди.
– Не забывайте, я пришел на ваше представление, купил билет – и ушел травмированным. Вы хотите, чтобы я раструбил об этом прискорбном событии в социальных сетях? Если я расскажу о пережитом, то это насторожит многих потенциальных зрителей, и они дважды подумают, прежде чем платить тридцать евро за последующие бессонные ночи.
– Это угроза?
– Да, я вам угрожаю.
Настает ее очередь опустить глаза. Она откидывает с лица рыжую прядь.
– Нельзя стереть воспоминание, выплывшее из глубинной памяти. Что всплыло, то всплыло, ничего не поделаешь.
– Знаю, это в ваших силах.
– Ничего вы не знаете. Прошлое незыблемо. Из него нельзя ничего изъять. Но кое-что все же можно предпринять…
– Я слушаю.
– Добавить… Можно добавить позитивное воспоминание с соответствующими переживаниями, это помогает забыть негатив или по крайней мере свести к минимуму его воздействие.
Рене в сомнении. Опал продолжает:
– Это как в детстве. Когда у детки бо-бо, мама сует ему что-нибудь вкусненькое. Царапина на коленке никуда не девается, но с печеньем уже не так переживаешь.
– Не говорите со мной, как с несмышленышем.
– Это метафора, чтобы вы поняли, как это работает.
– Делайте как вам удобно, главное, исправьте зло, которое мне причинили.
– Что ж, пойдемте.
Они возвращаются в театр на барже. Опал отпирает дверь «Ящика Пандоры», включает прожектор, усаживает Рене в красное бархатное кресло напротив огромного глаза-декорации. Не успевает Рене сесть, как звонит его телефон. Наверняка это Элоди с вопросом, где он.
– Переключите на режим полета, – велит Опал. – Это спектакль, пусть заказной, но все-таки.
– Виноват.
– Какая жизнь интересует вас теперь?
– После героической, где я погиб молодым, насильственной смертью, не создав семьи, хорошо бы прямо противоположную, где я дожил до преклонных лет и умер естественной смертью, в окружении родных, в мирной стране.
– Как пожелаете.
Она предлагает ему закрыть глаза, расслабиться, представить себе лестницу, дверь в бессознательное, пройти в коридор со 111 пронумерованными дверями.
Загорается красная лампочка над дверью 95. Он входит в нее.
13.
У него худые, все в венах, морщинах, коричневых пятнах руки. Он лежит в постели, вокруг люди. Справа седой старик, три молодые пары и шестеро детей. Слева священник и мужчина в старинном одеянии.
Рене Толедано осознает, в каком теле находится: в этой жизни он – старуха.
– О, моя дорогая!
Рене соображает, что седовласый старик, произнесший эти слова и взявший ее руку для поцелуя, – ее муж.
– Видишь, здесь кюре и нотариус.
Человек, представившийся нотариусом, протягивает листок с надписью крупными буквами: «ЗАВЕЩАНИЕ».
Рене становится понятнее, кто он, вернее, она. Он видит красиво выведенные строки:
Графиня Леонтина де Виламбрез
Замок Виламбрез, 1785
Дальше идет длинный список построек, земельных угодий, лошадей, ослов, кур, а также всяческих карет, плугов, предметов обстановки и столового серебра.
Глаза снова пробегают список, дрожащая рука неуклюже выводит подпись, нотариус бормочет слова благодарности и исчезает.
Потом подходит кюре с предложением «облегчить душу исповедью». Она припадает к его уху.
– Исповедуюсь в том, что много времени потратила на попытки уклониться от положенных мне по рангу светских обязанностей: всех этих балов, светских глупостей… Меня часто не хватало на мужа и детей!
– Отпускаю ваши грехи.
– Это не все. Исповедуюсь, что имела плотскую связь с садовником, ибо муж мой давно утратил мужскую силу, а я всегда сохраняла тягу к плотским утехам.
– М-м-м… И этот грех отпускаю вам.
– Знайте, как это ни тяжко, что я вступала в связь не только с садовником, но и с конюхом и со многими лакеями, чего не стыжусь: почему только у мужчин должно быть право не стесняться своих побед, хотя у нас, женщин, тоже есть стремление к противоположному полу? Богу угодно, чтобы настал день, когда женщины станут равными мужчинам и тоже смогут по своему усмотрению покупать любовь, отбирая тем самым у мужчин одну из их многочисленных привилегий.
Удивленный кюре покашливает, надеясь, что остальные ничего не слышали.
– Еще я должна сказать вам, святой отец, что презираю всех святош, верящих в суеверия, коими Церковь кормит наивных и доверчивых ради своего собственного обогащения…
– Полагаю, все уже сказано, – прерывает ее священник.
Он молится на латыни, перекрывая голос старухи. Потом крестит ей лоб.
– Отпускаю вам ваши грехи, графиня. Да пребудет ваша душа в раю.
После ухода нотариуса и кюре к ней подходит граф.
– Что ж, любимая, теперь самое время сказать мне… где?
Он гладит ее по лбу.
– Что «где»?
– Где вы зарыли ларец со слитками?
