Увы, война в Чечне, рост преступности, коррупция и обнищание большей части населения, не получившего обещанных благ после смены власти, — всё это подорвало веру многих людей на Западе в положительные преобразования в России. Хотя русские иммигранты в Австралии пытаются стимулировать интерес к русскому языку и культуре среди австралийцев, нужны значимые перемены к лучшему в самой России и восстановление ее авторитета в мире, чтобы эти попытки стали более успешными.
ЛЕКАРСТВО ОТ НОСТАЛЬГИИ
В 1990 году я впервые въехал в Россию после почти тридцатилетней эмиграции.
Эта первая поездка была, наверное, самой драматичной. За год до этого мне отказали в визе вообще, без объяснений, хотя у меня было официальное приглашение на научную конференцию. Я рассчитывал посетить Россию без осложнений, до того как начнется возможный откат реформ. Хотелось повидаться с семьей, с матерью, прежде чем, быть может, опять захлопнется дверь. Я много переводил в те годы для австралийского МИДа, и дипломаты заверяли, что в то время мне не грозила никакая реальная опасность.
Но друзья волновались. Одна знакомая пара, увлекавшаяся всякими учениями «нью эйдж», принесла в аэропорт в Сиднее охранный амулет — кольцо в виде скарабея. Уже в самолете я открыл приложенную записку: в ней описывались тайные силы амулета, включая способность противостоять боли при пытках и отводить пулю при расстреле! Я сунул эту записку куда-то в сумку и забыл о ней.
Перед отъездом я принял все необходимые меры предосторожности: в Москве меня должны были встретить не только племянник, капитан милиции, но и съемочная телевизионная группа из США, которая должна была взять у меня интервью. Несколько друзей в Америке и в других странах ждали от меня весточки вскоре после прибытия, пообещав в случае задержки начать бить тревогу. Я был тогда членом Международной Ассоциации Журналистов и мог рассчитывать на ее поддержку. О моем приезде знало и посольство Австралии в Москве.
Я вспомнил о записке в моей сумке только после того, как был задержан КГБ в Шереметьево сразу после прилета. Так как гэбисты заявили сначала, что мой багаж потерян, я начал подозревать, что меня намереваются задержать по какому-то ложному поводу. Найдут эту глупую записку да еще и подложат какой-нибудь наркотик!
Меня держали в изоляции в специальной гостинице рядом с Шереметьево, без права связи с внешним миром. Офицер, арестовавший меня, сказал, что наутро «приедет следственная группа, которая меня допросит». В конце концов, багаж вернули. И наутро меня выпустили, без всякого объяснения.
Я все-таки добрался до Новосибирска и там сумел повидаться со своими родственниками. На въезд в Томск нужно было получить разрешение с подписью министра внутренних дел Бакатина, на что могло уйти несколько дней. Гэбисты постоянно наблюдали за мной. Они даже предложили отвести меня в Томск на своей машине и с сопровождением, но я от этой любезности отказался, сказав, что поеду только после получения официального разрешения. Мать тогда сама приехала из Томска на встречу со мной.
После первоначальных объятий и слез она осторожно спросила: «А как ты смог получить разрешение на въезд и от кого?» Напуганная годами «бесед» с КГБ, она уже ничему и никому не верила. Еще раньше, когда я собирался приехать на конференцию в 1989 году, я позвонил Кате, попросив ее спросить у матери, что она думает о моем возможном приезде. Мать сказала просто: он приедет сюда на верную смерть.
Встретился я и с сотрудником КГБ, который курировал мое дело в Новосибирске, — он сказал, что скопилось многотомное дело, и пожаловался на маленькую зарплату. Всемогущий комитет хирел на глазах.
Повидав мать и родственников, мне больше всего хотелось выбраться живым из страны. Снились потом кошмарные сны, что я застрял в России. Отлет самолета из Шереметьево был задержан на четыре часа, когда мы все уже были на борту самолета, и как всегда, без объяснений. Потом выяснилось, что именно в этот момент началась война в Персидском заливе.
Вторая поездка в Россию состоялась в августе следующего года. Я был приглашен на Конгресс соотечественников — самое большое собрание эмигрантов и беженцев в истории России. В первый раз эмигранты могли вернуться на родину как свободные граждане, не опасаясь быть отправленными в запертых вагонах в места заключения.
У меня все же были сомнения принять ли приглашение. Я решил на короткое время остановиться в Москве по пути в Европу, где у меня были другие дела, а потом снова вернуться на Конгресс. Но прежде хотел выяснить наличие потенциальной опасности. Обстановка в Москве казалась достаточно безопасной, хотя и напряженной, противники перестройки не сдавались. Мой племянник Борис, живший в Москве, капитан милиции, успокоил, что опасности переворота нет.
Несколькими неделями позже, когда я пересаживался на свой рейс в Москву из Парижа, на душе было почему-то тяжело. Буквально за несколько дней до того я сочинил поэму, в которой описывал жизнь, как «свободное падение в судьбу». И в самом деле, какая судьба меня ждала, если бы произошел путч? Несомненно, путчисты не стали бы терпеть толпу бывших «врагов народа», высадившуюся в Москве.
Проходная будка в Шереметьево была полна отверстий, но узкая щель мешала видеть полностью, что происходит внутри. Когда пограничник щелкнул своим невидимым аппаратом, я предположил, что он посылает изображение моего паспорта в главное управление, где его сверяют с компьютером КГБ. Все это время он говорил с кем-то по телефону. Пограничник проверял срок действия моей визы и хотел получить разрешение начальства. Получив согласие, он пригласил меня пройти.
Итак, Конгресс должен был стать возможностью для моего формального примирения с родной страной. Россия звала обратно своих блудных сыновей и дочерей, вроде бы нуждаясь в их советах и взглядах на будущее страны, хотя все это могло легко стать, как обычно, пустым ритуалом. Среди прочего литературного багажа я вез свой перевод книги о приемах разрешения конфликтов, ведения переговоров и посредничества. Ее соавторы — две австралийки, Хелена Корнелиус и Шошана Фэйр, предлагали методики, в которых, как мне казалось, Советский Союз нуждался, когда начал расползаться по швам. Презентации, организованные мною на различных круглых столах с советскими и западными экспертами, вызвали интерес в средствах массовой информации. И все же чувство беспокойства не покидало меня. Все, казалось, шло слишком гладко. Интуиция подсказывала, что власть, которая уничтожила миллионы, вряд ли уйдет просто так.
В ночь на 18 августа мне приснился сон. Будто стою у окна, пытаясь удержать его закрытым под напором ужасающей бури, в любую минуту оно может не выдержать. И одновременно вижу, что моя сестра спит на полу, обнимая ребенка. Я пытаюсь разбудить ее, чтобы предупредить об опасности…
На следующее утро меня разбудил телефонный звонок из Австралии. Звонил Приа Вишнулин-гам, ведущий телевизионной программы новостей.
Он спрашивал, знаю ли я о мятеже. Включил телевизор. На фоне спокойных лугов играл оркестр. Часом позже зачитали сообщение о ГКЧП. Кошмар стал реальностью.
